Сполохи - [12]

— Товарищ Борейко, давай-ка налей-ка, — прервал Кучинский дядькову речь. — И вообще, по новейшим рекомендациям НОТ, надо закусывать.

Дядька безропотно согласился с председателем. А потом объявил:

— Снова в Карелии сильный дождь.

Это было уже что-то новое…

— У меня ревматизм. Я дождь на тысячу километров чую.

— А я хотел покупать барометр, — простодушно сказал Кучинский. — Зачем он теперь?

— А чаму ты, Петрович, не взял себе квартиру в Доме молодоженов?

— Дак у меня жоночки еще нема!

— Дак оженись!

— Дак на ком?

Ягодиночка зачесывает

Набок волоса,

Закрывает свои рыжие,

         бесстыжие,

         зеленые,

         в полосочку —

Не высказать, товарочки,

Какие у миленочка

Веселые глаза!

— А я шла мимо, — появилась в дверном проеме новая гостья, — и думаю себе: ти свадьба, ти что… — Зыркнула на Кучинского, зыркнула на Валентину, и снова вспыхнула Валентина. — Добрый вечер вам в хату!

— За здоровьичко председателя!..

— За здоровьичко его батьки!..

— За здоровьичко хозяйки!..

— Ну, будем живы!

А потом бабы ударили песню. О том, как Ясь конюшину косил. И мужики подхватили.

Хорошо…

Иван Терентьевич отправился на покой прежде других. Юлик провожал его с фонариком. Постель оказалась уже приготовленной — кожух поверх сена, простыня, подушка и одеяло.

— Доброй ночи. — Значонок обнял Кучинского, прижался к его лицу, и Кучинский почувствовал, что щека старика была мокрой.

— Полно, отец… — Голос Юлика дрогнул.

Он оставил фонарик и вернулся к гостям.

На сеновале стало тихо, темно. Слабо доносилось застолье и далекий брех собак.

Иван Терентьевич лежал в темноте и вспоминал тот далекий вечер, когда впервые к нему на сеновал пришла Вера. Он вспомнил, что сначала скрипнула дверь, он вспомнил, как Вера проскользнула мимо молчаливо сидящих на насесте кур, лениво приоткрывших глаза, в которых коротко блеснул лунный свет. Вспомнил, как корова на мгновенье позабыла о жвачке, вспомнил, как он метнулся навстречу и как Вера, тяжело дыша, поднималась по лестнице, теперь уже грешная, навсегда родная и чистая, а с перекладин лестницы и обрешетин свисали сухие стебли трав…

Тогда он был молодой ученый, руководил работами опытной станции, располагавшейся на отшибе Зельчан.

Небольшой бревенчатый дом с простенькой лабораторией, сараи с инвентарем, конюшня да опытное поле — вот и вся станция.

Но этой станции выпала честь сыграть исключительную роль в картофелеводстве страны: она располагала уникальными формами растении, доставленными вавиловскими экспедициями из Латинской Америки.

Дело в том, что по грубым подсчетам Вавилова и Вульфа из двухсот тысяч видов высших растений человек использует двадцать тысяч, из них в культуре — две тысячи, из которых двадцать занимают девяносто процентов возделываемой площади, а стало быть, огромное количество самых разнообразных ботанических форм, сортов, генов оказывалось не у дел. Собрать и систематизировать образцы растений первыми пытались американцы, но в тридцатых годах отказались от своей затеи.

Отказались американцы, но не отказался Н. И. Вавилов, чье имя стоит сегодня в одном ряду с именами Линнея, Дарвина, Декандоля, Гумбольдта, — он организовывал экспедиции во все древнейшие центры земледелия, и за два десятилетия были обшарены все уголки Земли, было собрано около двухсот тысяч образцов растений.

И если, скажем, помощь директора Бюро растительной индустрии США Файрчайльда понятна и закономерна, то помощь негуса Эфиопии или других императоров была приятной неожиданностью. Но чаще случалось так, что экспедициям отказывали в визах, ограничивали районы исследований, приставляли соглядатаев, не позволяли вывозить семена. Шли на различные уловки — однажды сам Вавилов натолкал полные карманы косточек неизвестного ему туземного плода: вывоз плодов сурово преследовался, но личного обыска в аэропорту не проводили. Таможенный чиновник был ошарашен тем, что за несколько дней Вавилов поправился в их стране на два килограмма.

Так вот доставались годные для немедленного введения в культуру формы растений и «дикари».

Что же касается картофеля, то европейская селекция его основывалась всего на двух-трех случайных образцах, привезенных когда-то конкистадорами. Первоначальный европейский материал не пополнялся триста лет. Вавилов посылает в Латинскую Америку Букасова и Юзепчука, а потом приезжает и сам. Экспедиции исследуют древние земледельческие цивилизации ацтеков и майя в Мексике, чибча в Колумбии, инков в Перу, чилотов и аракуанцев в Чили. Здесь преобладают крупнолиственные растения — картофель, кукуруза, тыква, фасоль, перцы, томаты, табаки, хлопчатники. И, разбивая коленки о камни Кордильер, наши исследователи открывают еще около десятка неизвестных, диких видов картофеля, среди которых были даже невосприимчивые к фитофторе!

Когда были опубликованы результаты работы экспедиций, в эти районы тотчас отправились немцы и американцы.

Крупнейший генетик Америки Л. Денн однажды заметил, что советские ученые со своим, отличным от других, темпераментом, традициями и взглядами в своей коллективной работе были бесконечно революционны. В то время как ученые Запада склонны входить через традиционную парадную дверь, «советские коллеги по временам врываются через черный ход или даже проникают через пол… И это можно понять: русские для развития науки урывали средства от самого необходимого, а мы, например, в США — от излишков».