Спокойный хаос - [141]
— Знаешь что, — говорю я ей, — после соревнований, в понедельник, махнем в Геную в океанариум, ведь у нас с тобой целая куча выходных.
Клаудия перестала смеяться, нахмурилась.
— А как же дядя? Разве он не обещал остаться с нами до вторника?
Дерьмо.
— Дядя не приедет, звездочка.
— Но ведь он же обещал приехать сегодня и оставаться на все выходные и праздник Святого Амброзия.
— Да, но он не может, ему надо быть в Лондоне.
— Зачем это еще?
— Наверное, ему нужно туда поехать, чтобы успокоить какую-нибудь капризную диву. Элизабет Херли. Бритни Спирс. Ты же знаешь, какие они чувствительные…
— А что ты имеешь в виду? Допустим, он туда поедет, и что он там будет делать, чтобы утешить их?
— Да я же сказал просто так, звездочка, я у него не спрашивал, что он там будет делать. Может быть, он будет присутствовать на церемонии вручения чего-нибудь кому-нибудь. Или ему нужно вручить чек, чтобы спасти жизнь двумстам собакам. Или ему самому должны вручать премию…
Она разочарована, даже очень разочарована. Но я не мог ей не сказать.
— Конечно, он едет туда по очень ответственному делу, звездочка. Твой дядя — фигура общественная. Должен же он хоть как-то платить за свой успех.
У нас за спиной начинает завывать сирена скорой помощи. Я в недоумении: как же она проедет, если движение на этой полосе дороги полностью парализовано.
— Тем не менее, — продолжаю я, — он мне поклялся, что на Рождество мы все вместе поедем в горы, даже если начнется светопреставление. В Сан-Морис.
Она искоса с подозрением посмотрела на меня. Я ей улыбаюсь.
— Мы чудесно проведем Рождество, вот увидишь, — уговариваю я ее, — ты, я и дядя, а кругом сплошной снег.
А как же, если, конечно, воздушный шар не лопнет.
— И вот еще что, раз уж мы заговорили о Рождестве, я бы хотел знать, какой ты хочешь подарок.
— На Рождество? А что прямо сейчас, что ли?
— А что? Не так много времени осталось. Кое-где уже елки нарядили. Чего бы тебе хотелось?
— Я еще об этом не думала.
— А разве у тебя нет какого-нибудь желания, чего-нибудь заветного?
Клаудия опускает голову и смотрит вниз, она думает. Со временем она превратится в одну из чувственных женщин, которые, размышляя, опускают глаза.
Кукла Братц, — говорит она.
— Что, что?
— Такая кукла. Ей не надо менять туфли, вместо этого ей можно менять ноги. Ее зовут Братц.
— Звездочка, я имел в виду нечто большее. Что-нибудь по-настоящему заветное. Что-нибудь очень-очень важное для тебя.
— Типа, ранец фирмы «Истпак»?
— Да нет же, ты меня не поняла. Это же самые обыкновенные подарки.
— Ты что, не знаешь, что ранец «Истпак» стоит кучу денег.
— Да знаю я это, знаю, но такие ранцы есть у всех девочек. А я имел в виду что-нибудь исключительное. Какое-нибудь только твое желание. Настоящее, сокровенное.
Клаудия снова опустила голову и на какое-то время замерла в таком положении. Даже не знаю, как ей это удалось, но скорая помощь пробилась к нам поближе: вой сирены стал намного громче.
— Да нет у меня никаких желаний.
— Никогда не поверю. Всегда есть что-то, чего бы нам хотелось.
Не лучше ли отказаться от этой затеи? Оставить ее в покое и помолчать? Но дело в том, что сегодня молчание мне невыносимо, меня обуревает тревожное чувство. А сейчас, когда тишину раздирают завывания сирены, мне становится еще больше не по себе.
— О, — снова наседаю я, — естественно, я имею в виду, что это может быть и что-то такое, что необязательно покупается.
Клаудия набирает побольше воздуха в легкие, как будто собираясь что-то сказать, но потом, резко отвернувшись в сторону, упирается лбом в стекло и так сидит, молча. Кажется, что ей вдруг понадобилось посмотреть немного в окно, вобрать в себя витрины, товары, людей, светофоры, дома и машины, застрявшие в пробке. Снег перестал, опустились грустные сумерки, на язык просится: уже не светло, или, точнее — еще не темно.
— Возможно, ты хочешь, чтобы произошло какое-нибудь событие…
Хватит! Сколько же можно наседать на нее? Так я только могу возбудить у нее единственное желание, которое сейчас просто не может осуществиться. Что это со мной? Я настолько привык видеть, как люди страдают, что мне захотелось и ее помучить немного?
Молчок. Мне лучше помолчать.
Драматически завывает сирена. Машина скорой помощи уже где-то совсем близко от нас.
Молчок.
Молчок.
— Кое-что мне хотелось бы, — говорит Клаудия не отрывая лба от стекла.
— Вот видишь? Что же?
— Ну, это вроде…
Неожиданно скорая помощь оказывается прямо за нами. Клаудия замолкает, оглушенная сиреной. Она завывает уж чересчур громко, душераздирающе, просто невыносимо, я должен освободить ей дорогу, да, но как? В течение нескольких секунд все остается по-прежнему, нигде вокруг меня нет даже сантиметра свободного места для выполнения маневра, а сирена продолжает давить на барабанные перепонки; однако затем сплошная масса машин, как льдина, раскалывается, и прямо передо мной открывается длинная и глубокая трещина для проезда, так что теперь пространство, куда можно нырнуть, есть. У меня единственный выход — пробиваться вперед через фиорд, открывшийся между машинами; так я и сделал: подстегиваемый воем скорой помощи, я начинаю переплывать это Красное море из листового металла, все дальше углубляясь; однако все еще не видно ни одной лазейки, куда бы я мог слизнуть и освободить ей дорогу, я жму на газ и — вперед, все время вперед, буквально расчищая ей путь, а она висит у меня на хвосте; я нажимаю и нажимаю на клаксон, о ее неотложной необходимости сигнализирует и гудок моей машины, он вторит вою сирены. Что ж, ситуация — хуже некуда: мы сейчас в роли одной из тех машин, отчаяние которых время от времени случается наблюдать в дорожных пробках: прицепившись к скорой помощи, они во весь дух несутся за ней и непрерывно сигналят — только, как правило, машина несется за скорой помощью, а не впереди нее, и все понимают почему, а бег этой машины намного трагичнее бега самой скорой помощи, потому что в нем нет ничего ни сознательного, ни профессионального, ее бег возбуждает вокруг себя только тревогу. Вот и мы сейчас представляем собой сгусток тревоги, сопровождающий в больницу любимого человека, который, может быть, в этот самый момент умирает…
Тихое, счастливое семейство — муж, жена, маленький сын. Главный герой, детский писатель, возвращается домой в Рим после получения литературной премии и встречает на вокзальной площади незнакомца. Этот странного вида человек где-то выведал его семейную тайну. Теперь в жизни писателя все идет кувырком. Он спасается бегством из Рима со своим семейством, потом возвращается один в надежде, что встреча забудется, как дурной сон, но не тут-то было.В «Силе прошлого» автор продолжает традиции Альберто Моравиа и Джона Ле Карре, вступает в диалог с Пазолини и Орсоном Уэллсом.
Марко Каррера, главный герой нового романа Сандро Веронези, – «колибри». Его жизнь – череда стоп-кадров, среди которых, впрочем, находится место и роковым совпадениям, и невыносимым потерям, и беззаветной любви. Марко не касается земли: он прилагает огромные усилия, чтобы оставаться на месте, сохранять равновесие, а если это невозможно, хотя бы вовремя перестать падать – поскольку «выживать» не значит «ограничивать жизнь». Вокруг его фигуры Веронези выстраивает совершенно невероятную структуру, населённую другими незабываемыми персонажами, – большой мир на протяжении нескольких десятков лет, от начала семидесятых до недалёкого будущего, во мраке которого внезапно воссияет то, ради чего Марко Каррера столько боролся: девочка по имени Мирайдзин, будущий «новый человек». Мощнейший, но при этом завораживающий и очень трогательный роман о пронзительной силе жизни. В 2020 г.
Холодная, ледяная Земля будущего. Климатическая катастрофа заставила людей забыть о делении на расы и народы, ведь перед ними теперь стояла куда более глобальная задача: выжить любой ценой. Юнона – отпетая мошенница с печальным прошлым, зарабатывающая на жизнь продажей оружия. Филипп – эгоистичный детектив, страстно желающий получить повышение. Агата – младшая сестра Юноны, болезненная девочка, носящая в себе особенный ген и даже не подозревающая об этом… Всё меняется, когда во время непринужденной прогулки Агату дерзко похищают, а Юнону обвиняют в её убийстве. Комментарий Редакции: Однажды система перестанет заигрывать с гуманизмом и изобретет способ самоликвидации.
Эта книга о тех, чью профессию можно отнести к числу древнейших. Хранители огня, воды и священных рощ, дворцовые стражники, часовые и сторожа — все эти фигуры присутствуют на дороге Истории. У охранников всех времен общее одно — они всегда лишь только спутники, их место — быть рядом, их роль — хранить, оберегать и защищать нечто более существенное, значительное и ценное, чем они сами. Охранники не тут и не там… Они между двух миров — между властью и народом, рядом с властью, но только у ее дверей, а дальше путь заказан.
Тайна Пермского треугольника притягивает к себе разных людей: искателей приключений, любителей всего таинственного и непознанного и просто энтузиастов. Два москвича Семён и Алексей едут в аномальную зону, где их ожидают встречи с необычным и интересными людьми. А может быть, им суждено разгадать тайну аномалии. Содержит нецензурную брань.
Шлёпик всегда был верным псом. Когда его товарищ-человек, майор Торкильдсен, умирает, Шлёпик и фру Торкильдсен остаются одни. Шлёпик оплакивает майора, утешаясь горами вкуснятины, а фру Торкильдсен – мегалитрами «драконовой воды». Прежде они относились друг к дружке с сомнением, но теперь быстро находят общий язык. И общую тему. Таковой неожиданно оказывается экспедиция Руаля Амундсена на Южный полюс, во главе которой, разумеется, стояли вовсе не люди, а отважные собаки, люди лишь присвоили себе их победу.
Новелла, написанная Алексеем Сальниковым специально для журнала «Искусство кино». Опубликована в выпуске № 11/12 2018 г.
Саманта – студентка претенциозного Университета Уоррена. Она предпочитает свое темное воображение обществу большинства людей и презирает однокурсниц – богатых и невыносимо кукольных девушек, называющих друг друга Зайками. Все меняется, когда она получает от них приглашение на вечеринку и необъяснимым образом не может отказаться. Саманта все глубже погружается в сладкий и зловещий мир Заек, и вот уже их тайны – ее тайны. «Зайка» – завораживающий и дерзкий роман о неравенстве и одиночестве, дружбе и желании, фантастической и ужасной силе воображения, о самой природе творчества.