Спокойных не будет - [8]

Я спросил Катю, сидевшую напротив меня:

— Откуда ты? Как твоя фамилия?

— Проталина. Я из-под Горького. Из колхоза «Светлые ключи».

— Чем занималась?

— Сперва училась. После десятилетки работала счетоводом. Скучно стало. По комсомольской путевке приехала сюда.

— Здесь, думаешь, веселей?

— Пока интересно. Как будет дальше — погляжу.

— Ничего, привыкнешь. Замуж выйдешь...

Катя оживилась:

— Обязательно выйду. У меня жених есть.

— Как же он тебя отпустил одну?

— Он еще не знает, что я здесь. Он в армии. Должен был вернуться осенью. Задерживают, говорит, до весны. Устроюсь как следует — напишу ему, скажу, чтобы ехал прямо сюда, к нам...— Она сказала «к нам» так просто и так ясно, точно жила среди этих людей давно, всех знает, всех любит и считает своими.

Вернулся Трифон. Он поставил футляр с аккордеоном поближе к огню.

— Клавиши, наверно, примерзли, пусть чуть согреется.— Вопросительно-робко взглянул на Петра.— Еще бы по одной... для полноты чувств...

— Хватит,— сказал Петр.— Уймись.

Трифон вынул из футляра инструмент, взвалил на колени, мягкой тряпкой прошелся по вспотевшим клавишам, по инкрустации; поводил мехами, чтобы набрать в них тепла, пробежался пальцами по гребенке с клавишами — сверху донизу, прислушался, потом заиграл.

Быть может, впервые за многие тысячелетия услышал этот клочок тайги такие мелодичные и протяжные звуки, и деревья как будто замерли, прислушиваясь. Тихо стало вокруг. Только шумели, пылая и постреливая, дрова в кострах.

И все, кто находился на площадке и не успел уснуть, потянулись к нашему костру. Сперва мы пели, негромко и задушевно. Мы пели песни давнишние и совсем новые, модные, печальные и веселые...

Потом девчата захотели танцевать. Они поднимали с места ребят и тянули их в круг. Трифон все более увлекался. Молодые люди и девушки, в полушубках, в валенках, в платках и шапках, неуклюже утаптывали снег на тесной площадке между четырех костров. Толкались, задевая друг друга плечами, спинами... Так, с песнями, с танцами под аккордеон, с жаром костров и с жаром сердец, мы входили в новую полосу жизни. Это был праздник встречи с новой, еще непонятной для нас судьбой. Молодость моя, не пролети бесследно!

Я танцевал с Катей Проталиной. Мы были так одеты, что могли лишь держать друг друга за рукава полушубков и перебирать ногами на одном месте. Я отважился было покружить ее, но валенком зацепился за какие-то корни или за кочки, и мы чуть не упали...

Катя еще больше развеселилась, у нее блестели в улыбке зубы, сияли глаза, лицо то жарко расцветало в отблесках огня, то на секунду тонуло в черноте, чтобы тут же снова вспыхнуть.

— Как тебя зовут? — спросила Катя.

— Алеша.

— Это все твои друзья — Петр, Трифон, Анка?

— Да.

— Они мне нравятся.

— Мне тоже,— сказал я.— Мы все из одной бригады. У нас есть еще Илюша Дурасов, Серега Климов, «судья» Вася и другие парни. Они тебе тоже понравятся.

— Почему судья? Прозвище такое?

— Нет, должность. Общественная.— Я улыбнулся, вспомнив, как меня «судили», посвящая в строители.

— Чему ты улыбаешься, Алеша? Может быть, я не так что спросила?

— Нет, нет, все в порядке, Катя. Спрашивай дальше.

— А Елена — жена Петра? Боже мой, какая красивая — глаз не оторвать! У нее, наверно, большое горе. Она все время молчит. Всю дорогу молчала. Мы ехали в одной кабине. Она смотрит в окно и молчит. А если спросишь что-либо, ответит «да» или «нет» — и все. Отчего она такая, Алеша?

— Ты спроси у нее.

— Что ты! Мне и подойти-то к ней боязно.— Катя взглянула мне в глаза.— Алеша, а почему и ты грустный, тоже всё больше молчишь? Работаешь и молчишь.

— Обстановка новая, непривычная. Не тянет на беседы...

— Ой, обманываешь, по глазам вижу, что обманываешь. У тебя на душе нехорошо что-нибудь, да?

Я глядел на ее озаренное пламенем лицо и улыбался.

— Смешная ты, Катя...— Мы все еще держали друг друга за рукава и топтались на месте.

Трифон играл без остановки, кончал один танец, тут же без передышки переходил на другой.

— Алеша,— сказала Катя,— а можно мне находиться вместе с вами?

— Ты и так с нами. . __

— В вашей группе, среди вас?

— Попроси Петра, он согласится.

— Вы мне все очень понравились,— призналась она.

— По-моему, ты Петру тоже понравилась.

Катя спросила живо и обрадованно:

— Правда? А тебе, Алеша?

— Мне тоже, Катя. Ты не можешь не нравиться...

В это время Трифон перестал играть. Я взял руку «своей дамы», снял с нее варежку и поцеловал кисть, при этом галантно шаркнул валенком по снегу. Катя, чуть запрокинув голову, засмеялась. Смех ее, синие глаза, неподдельная ее прелесть омывали мне душу, в груди потеплело — сквозь утренний холодный туман пробились лучи молодого солнца.

В лагере появился старик охотник, на лыжах, с ружьем за плечами. Сухонький, бородатый, он оглядывал необычное наше становище, слушал музыку и качал головой.

— Откуда вы взялись, люди? Можно ли - погреться у вашего огня?

— Располагайтесь, отец,— сказал Петр.— Не желаете ли поужинать? Борщ еще горячий.

— Спасибо, милый человек, ужин свой имею.— Он сошел с лыж, поднял их и воткнул в снег. Затем достал из-за пазухи холщовый мешочек, развязал, вынул из него хлеб и завернутые в белую тряпицу куски мяса.