Спокойной ночи, ночь - [2]

Природная блондинка. Анеле-Елена.

Она не позволяла провожать себя. А когда он приходил к ней -никогда не предлагала остаться на ночь. Она просто говорила: "Скоро уйдет последний трамвай". И начинала чистить зубы.

Она даже не хотела знакомить его со своими родителями.

И тогда в его душу, измученную разлуками-встречами, стало закрадываться смутное подозрение.

Она не отвечала на его вопросы. Кто ты? Откуда ты? Чем зарабатываешь на жизнь? Откуда у тебя квартира?..

И ничего не мог добиться. Она молчала. Не обидно молчала. Улыбалась и качала головой.

Когда она улыбалась, у него замирало сердце. Он понимал, что это плохо. Что такой любви нет. А если есть - то скоро пройдет. Или обернется кошмаром.

Кто она? Откуда появилась в его жизни? Кто послал ее, такую нездешнюю, к которой не прилипает никакая грязь, которую не касается теневая сторона жизни. Больше того - она не бывала в тени. Он видел ее всегда освещенной ярким летним солнцем.

- Я хочу жить с тобой, - говорил он.

Она кивала и молчала.

- Я не могу так - то здесь, то там. Я хочу с тобой засыпать и с тобой просыпаться. Готовить завтрак. Сделать все, чтобы тебе жилось лучше.

- Мне хорошо, - она опять улыбалась.

Тогда он начинал с другой стороны:

- Я бросил детей. Мне очень их жаль. Я беспокоюсь о них. Ты вспоминаешь о них?

Она молчала.

- Меня это мучает, понимаешь?

И не получил ответа.

Он понял, что, если так будет продолжаться - он должен будет уйти. Но одна мысль об этом приводила его в ужас. То, что он испытывал с ней в постели, он не испытывал никогда в своей жизни. Он боготворил ее, ее тело, ее волосы, ее глаза, руки -все. Она была совершенством. Совершенной статуей. Безмолвной, но безумно притягательной. Жена подала на развод. Он сказал ей, что ни на что не претендует. Пусть живет, как хочет. Он будет помогать. А сам снимет угол. Или квартиру, если повезет.

Это его не волновало. Когда жена сказала, что нужны деньги, чтобы отправить детей в лагерь, он отдал ей всю зарплату.

Занял на работе, питался кое-как.

Анеле знала. Но ничего не говорила.

Дети уехали. Но жена стала часто звонить ему, требуя денег, устраивая истерики по телефону.

Он подрабатывал, брался за все подряд, но денег было мало, мало.

Анеле иногда кормила его. Очень вкусно. Не говоря ни слова, давала деньги на обед.

Так прошла еще неделя. Он смотрел на нее украдкой, когда она выходила от него, шла по залитой солнцем улице, сворачивала в скверик и исчезала. И в этот момент он испытывал острое чувство потери.

Однажды он даже побежал за ней. Но она исчезла, растворилась. Быть может, успела уехать на автобусе или троллейбусе.

Когда жена заболела и попала в больницу, он пришел к ней. А она сказала:

- Иди к ней, к этой своей Анеле. Пигмалион несчастный.

Жена была начитанной женщиной. С ней иногда интересно было поговорить. Но теперь он уже полюбил молчание.

Молчание должно было стать абсолютным.

С каждым днем он терял ее. И с каждым днем все больше любил.

И не видел выхода.

Ему негде было жить. У него не было даже своего стула, на который бы он мог сесть с твердой уверенностью, что никто и никогда не сгонит его с места.

Все, что у него было - это она, Анеле-Елена.

Статуя. Кукла. Бессловесная и бессердечная. Но любимая больше всего на свете. В том-то и дело.

Командировка друга подходила к концу. На работе все шло наперекосяк.

И тогда-то, в один из вечеров, все это и случилось. Он добивался от нее ответа. Хоть какого-нибудь. А она как будто играла в детскую игру: "да" и "нет" не говорить.

- Ну скажи же хоть что-нибудь! - закричал он. - Ну, прогони меня!

- А зачем? - она пожала плечами и отвернулась.

И тогда что-то взорвалось у него в голове. Солнце погасло и черная полуженщина-полуптица взглянула на него горящими бессонными глазами.

(Он оставил ее лежащей - белую мраморную статую, прекрасную, как никогда. Он целовал ее еще теплые ноги, живот, голову. Он не видел крови. Он даже мог бы подумать: разве у нее, у Анеле, есть кровь? Она же каменная. Фарфоровая. Прекрасная и холодная, и кровь в ней давно уже окаменела.

Наступала ночь.

Он зачем-то вышел на улицу. Ему нужно было куда-то. Он не помнил, куда. Он сел в полупустой троллейбус, а пассажиры почему-то стали отворачиваться и отодвигаться от него. Он в растерянности посмотрел по сторонам, наткнулся на чей-то заинтересованный, как ему показалось, взгляд, и сказал:

- Я, понимаешь, только что убил человека.

Тот продолжал смотреть. Верил? Нет?

- Я убил человека. Вот только что. Да.

Взгляд опустился ниже, и глаза слушавшего вдруг округлились. На рубашке, на руках, даже немного на джинсах - всюду были пятна крови.

Троллейбус ехал, как ни в чем ни бывало. Люди, сторонясь его, входили и выходили. А он все пытался объяснить то, что объяснять было бесполезно.

- Человека я убил, понимаете? Сковородкой в висок. На диване положил. Она еще теплой была...

И тут кто-то из заинтересовавшихся, неравнодушных, вдруг сказал:

- Так может, и не убил? Может, она там еще живая?..

Он тут же выпрыгнул из троллейбуса и помчался обратно. Было темно. Огромные дома поворачивались к нему разными боками, разноцветной мозаикой окон. Он ничего не замечал, он торопился. Он прибежал. Сквозь бешеный грохот сердца ворвался в квартиру, силясь что-нибудь услышать. Подошел к дивану. Подумал, что обознался квартирой. Включил свет.