Спитамен - [31]
Равшанак взяла из колчана еще одну стрелу и на этот раз выстрелила, почти не целясь. Стрела с хрустом вонзилась в цель. Довольная собой, девушка улыбнулась, вложила лук в колчан и подошла к заводи. Дотянулась ногой до воды, ступню обожгло. Эта река брала начало у ледников, в ней и в пору саратана[34] вода была такой холодной, что ломило зубы, если сделаешь глоток. Равшанак постояла, любуясь своим отражением, провела руками по бедрам, пружинисто оттолкнулась сильными ногами и почти бесшумно ушла под воду, словно развела руками ее прозрачный полог. Белорыбицей промелькнула в зеленоватой глуби и, энергично работая ногами и руками, пересекла границу тени и света, а солнце среди водорослей и стеблей кувшинок тотчас отыскало ее взглядом.
Лошадь заметила, что хозяйка бросилась в воду и подбежала к краю заводи. Вскинув голову, тревожно раздувая ноздри и пофыркивая, она не сводила взгляда с поверхности воды; наконец забила копытом и заржала. Равшанак вынырнула почти на середине реки и, белозубо улыбаясь, поманила ее рукой. Лошадь бросилась в воду, взметнув каскады брызг. Доплыв до хозяйки, повернула обратно. Но заметив, что та не ухватилась ни за гриву, ни за хвост, отстала, опять описала полукруг и подплыла к ней. Благодарная Равшанак ласково потрепала ее по холке и, прижавшись лицом к ее морде, шепнула на ухо: «Плыви, плыви к берегу, я еще покупаюсь…» И лошадь поняла, поплыла, вытянув шею, разметав по воде гриву, и время от времени оглядываясь.
А девушка резвилась, подставляя лучам ласкового солнца то один бок, то другой, хлопала по солнечным зайчикам, подбрасывала вверх пригоршнями воду и ловила ртом, ныряла и кувыркалась…
Натешившись, обласканная рекой и солнцем, поплыла к берегу саженками. Лошадь радостно заржала, защекотала мягкими трепетными губами ее шею, плечи, слизывая с них капельки влаги. Равшанак, смеясь, отмахнулась и направилась к чинаре, под которой оставила одежду, на ходу развязала алую ленту на голове, и волосы черным водопадом хлынули вниз, укрыв плечи. Она долго вытирала льняным полотенцем густые волосы, но те никак не просыхали, завивались, и сколько она ни расчесывала их гребнем из слоновой кости, они упрямо сворачивались на концах в колечки.
Она бросила на мягкую траву тонкий войлочный коврик и легла. Крона чинары была пронизана тысячами золотистых стрел, которые сыпались в траву, как дождь, скользили по ее прекрасному телу, слепили, и она заслонила глаза рукой. Она могла лежать так очень долго и слушать многоголосый хор птиц, которые, должно быть, тоже встречали Навруз и пели в это утро лучшие свои песни; она чувствовала, как солнце постепенно изгоняет из нее прохладу речных объятий, которыми она наслаждалась всего несколько минут назад, а теперь ее продрогшее тело жаждало тепла и млело от прикосновений игривых лучей. Но вскоре ей опять станет жарко и снова захочется речной прохлады. Ах, это женское непостоянство, ах, эта перемена чувств!..
Что это с ней, прекрасной Равшанак? Почему у нее вдруг затрепетала грудь и из-под руки, которой она прикрыла глаза, выкатилась слеза, скользнула к виску и исчезла в колечках волос? Что так взволновало сердце ее?.. А что может волновать девичье сердце в ту пору, когда бутон ее юности разворачивается в волшебный цветок, которому надлежит быть сорванным?.. Как бы счастливо ни жилось девушкам в отчем доме, какими бы баловницами родителей они ни были, каждой из них предстоит горечь разлуки с ними. Так повелось от роду. Но справедливо ли это? Нет, нет, нет!.. Едва окрепнут крылья, она вынуждена лететь невесть куда, чтобы оказаться среди совсем незнакомых людей чужого рода и племени и вить свое собственное гнездо.
А сегодня, в первый день Навруза, должны приехать в замок ее отца сваты. Ей об этом шепнула по секрету мать. Оказывается, уже давно все обговорено. Узнав об этом, Равшанак остаток ночи не сомкнула глаз. И, едва рассвело, она отправилась сюда, чтобы хоть как-то развеяться.
Издалека донесся топот копыт. Равшанак не услышала, а скорее почувствовала чуткой кожей — земля известила, на которой она лежала. Вскочила, быстро оделась. Хлопнула себя по колену, и лошадь послушно подошла, мотая головой. Девушка проверила, сколько в колчане стрел, с некоторым усилием выдернула из дерева те, которыми стреляла, и тоже опустила в колчан. С луки седла сняла пояс с серебряными бляхами и кинжалом в узких длинных ножнах, украшенных жемчугом и каменьями. В этом мире, переполненном завистью, алчностью, враждой, надо быть настороже. Всякий люд шныряет нынче по горным дорогам, удаленным от главных караванных дорог; и лазутчики враждующих правителей, и конокрады, и грабители, и похитители девушек — горянок, о красоте которых давно известно далеко за пределами Согдианы.
Топот все ближе, уже слышен стук подков о дорожный камень. Если бы ехали сваты, то их было бы несколько. А этот — один. Может, и впрямь лазутчик? Они предпочитают оставаться незамеченными, неузнанными, убивают всякого, кто их увидел. Надо скорее сообщить отцу!..
Равшанак взяла лошадь под уздцы и стала быстро подниматься наискосок по склону сквозь заросли. Вскоре орешник поредел, и стала видна дорога. Девушка замерла за кустом, прижав к себе морду лошади и почесывая ее за ухом, боясь, как бы она не заржала. По краю дороги росла стелющаяся от ветров арча, и белели камни. А вон и всадник показался из-за поворота на черном, как вороново крыло, коне. Судя по одежде, согдиец. О господи, да это же Спитамен! У нее встрепенулось и радостно забилось сердце, она вскочила в седло. Поддать бы в бока лошади пятками, чтобы та, уподобясь птице, вынесла бы ее вверх по откосу, наперерез знатному гостю. Именно так и хотелось ей поступить. Однако вместо этого девушка натянула поводья и подождала, пока Спитамен скрылся за поворотом дороги, извивающейся, как лента. Через минуту-другую он вынырнет вон там, повыше, и скакать будет в противоположную сторону, так и достигнет, двигаясь зигзагами, перевала, с которого виден замок ее отца.
