Список ненависти - [71]

С тех пор как папа от нас ушел, Фрэнки практически переехал жить к своему лучшему другу Майку. Я слышала, как наша мама благодарила маму Майка за понимание и говорила, что ей нужно уладить дела со своей старшей дочерью. Похоже, перемены в брате вызвало проживание с семьей друга. Мама Майка из тех идеальных мамочек, у которых дети не укладывают нагеленные волосы высоким ежиком и уж точно не оказываются в школе на месте стрельбы. Фрэнки – хороший ребенок. Даже я это вижу.

– Хей, – сказал он. – Ты в порядке?

– Да, – кивнула я и села. – Просто устала.

– Они на самом деле собираются отправить тебя в лечебницу?

Я закатила глаза.

– Папа сказал это в сердцах. Хочет отделаться от меня и моих проблем.

– Тебе нужно лечение? Ну, ты немножко того?

Меня это рассмешило. Я тихо засмеялась, отчего заболела голова. Я мотнула ею. Нет. Я не чокнутая. Во всяком случае, мне так кажется.

– Они просто расстроены. Переживут.

– Если тебя все-таки туда отправят… – начал брат и запнулся. Поводил по одеялу пальцем с обгрызенным ногтем. – Я тебе буду писать.

Мне хотелось обнять его. Утешить. Сказать, что ему не придется мне писать, так как я ни за что не вернусь в дурацкую психиатрическую палату. Что я буду держаться подальше от папы и он постепенно успокоится. Хотелось пообещать ему, что наша семья оклемается, что нам даже станет лучше. Но я ничего не сказала. Мне показалось гуманнее промолчать, нежели в чем-либо его заверять. В конце концов, откуда мне знать, как все сложится?

Лицо Фрэнки вдруг просветлело.

– Папа подарит мне квадроцикл! – возбужденно воскликнул брат. – Он сказал мне об этом вчера по телефону. И покажет, как на нем ездить. Правда, здорово?

– Правда, – как можно убедительнее согласилась я. Мне было очень приятно снова видеть улыбку Фрэнки и его радостное лицо, но я ни на грамм не верила, что папа хоть что-нибудь ему купит. Подобный подарок можно ждать от… заботливого, любящего отца… а мы оба знали, что наш отец таким не был.

– Ты тоже сможешь на нем кататься, – предложил брат. – Ну, если ты будешь иногда приходить к папе.

– Спасибо. Повеселимся тогда.

Фрэнки посидел еще немного со мной, явно испытывая при этом неловкость – обычное состояние парней, когда они делают что-то по принуждению. Будь я хорошей сестрой, отпустила бы его, но мне нравилось сидеть рядом с ним. От брата веяло чем-то таким, от чего у меня на душе становилось хорошо. От него веяло надеждой.

Однако вскоре он поднялся.

– Мне пора к Майку. Мы сегодня вечером идем в церковь. – При последнем слове Фрэнки смущенно опустил голову.

Он направился к двери.

– Увидимся, – скованно бросил брат и вышел.

Я завалилась на подушки и уставилась на мчащих в никуда лошадей. Закрыла глаза, и как в детстве, попыталась вообразить себя верхом на одной из них. Не получилось. Почему-то представлялось, как лошади снова и снова сбрасывают меня и я падаю попой на землю. И у этих лошадей были лица – папино, мистера Энгерсона, Троя, Ника. Мое.

Сдавшись, я перевернулась на спину. И, глядя в потолок, наконец-то осознала, что нужно сделать. Я не могу изменить прошлого. Но если я хочу когда-нибудь вновь обрести себя, то должна попрощаться с ним. «Завтра, – пообещала себе я. – Завтра же сделаю это».

36

Хоть я никогда и не была на могиле Ника, я прекрасно знала, где она находится. Во-первых, пару месяцев после стрельбы ее постоянно показывали в новостях. Во-вторых, достаточно наслушалась о ней от других людей.

Я не сказала никому, куда иду. Да и кому говорить? Маме? Она бы расплакалась, запретила мне сюда идти и, возможно, поехала бы за мной, крича на меня из открытого окна машины. Папе? Мы с ним сейчас не особенно общаемся. Доктору Хилеру? Сказала бы, но я не знала, что соберусь на могилу Ника, когда была на последнем сеансе. Наверное, стоило сказать ему. Возможно, он бы подвез меня и нога не болела бы как проклятая от долгой ходьбы. Друзьям? Я выкинула их всех из своей жизни – так или иначе.

Пройдя несколько рядов ухоженных могил с новенькими отполированными надгробиями и свежими букетами, я нашла могилу Ника между надгробиями его дедушки Элмера и тетушки Мази. Ник рассказывал мне о них.

Я с минуту постояла над могилой Ника. Ветер, только начавший прогонять зиму, вился вокруг лодыжек, продирая до костей. Все было к месту – мое отчаяние, тяжесть на сердце, холод, ветер, серость. Могилам ведь и полагается быть такими? Во всяком случае их всегда такими показывают в фильмах. Мрачными и холодными. Солнце хоть когда-нибудь проглядывает, когда приходишь к месту вечного упокоения любимого человека? Сомневаюсь в этом.

Надгробие Ника блестело. На выгравированных на нем словах лежала густая тень, и все же я могла их различить:

Николас Энтони Левил

1990–2008

Любимый сын

Меня поразили слова «Любимый сын». Крохотные, написанные курсивом, почти невидимые в траве. Будто написанные в извинение.

Я подумала о маме Ника.

Конечно, я видела ее по телевизору, но на экране она казалась другой, не такой, какой я ее помнила. Я знала ее как Ма – так звал ее Ник. Она всегда принимала меня любезно. Всегда держалась в стороне, давая нам с Ником возможность заниматься своими делами. Никогда не давила на нас и никогда не указывала, как нам себя вести. Это было классно. Мне она нравилась. Я часто представляла ее своей свекровью и наслаждалась этой фантазией.