Список Мадонны - [64]

— А если я найду?

— Тогда можно считать, что мы начали.

— А если нет?

— Это будет зависеть от вас, не так ли? У меня такое чувство, что вы найдете то, что вам нужно найти. Пресвятая Дева является протестантке из северных стран. Если все сказанное о девушке окажется правдой и ей действительно являлось то, что не являлось этой Бальбони, и если мы будем очень тщательны во всех наших шагах, мы еще сможем повернуть течение в нужную нам сторону. Это стоит того. Два месяца, святой отец. У нас чуть больше двух месяцев до конгресса с Францией и Австрией. — Он в упор посмотрел на Бернарда. — Одно из двух, святой отец: либо выиграем, либо проиграем. Это игра. — Он холодно улыбнулся. — Для нас обоих…

Бернард не ответил. Неопределенность слов Ламбрусчини мешала ему говорить. Он не смог ничего ответить, поскольку что-то сжало грудь и нечто сильно застучало в висках.

Ватикан, конец июня 1838 года

Он был молод и хорошо одет, но дорогая одежда сидела на нем как-то неуклюже, словно была с чужого плеча. Он шел в сумерках по Виа Кресченцио в направлении Пьяцца дель Рисорджименто, засунув руки в карманы хорошо сшитого хлопчатобумажного пиджака. Несколько минут спустя он прислонился к двери и оглянулся, осмотрев погружавшуюся в темноту площадь, прежде чем продолжил движение. Он сделал круг за пристройкой к музею Ватикана, оглядываясь через плечо, чтобы убедиться, что за ним никто не наблюдает, потом прошел по зеленому газону перед большим прямоугольным зданием из камня и кирпича. Трава под его ногами казалась мягкой. Он вошел в здание через незакрытую заднюю дверь. Поднявшись по двум лестничным пролетам, он остановился на первой площадке, отдышался и прошел вперед по неосвещенному коридору. Наконец он нашел нужную ему дверь. На ней было написано: «Только для частного пользования. О ключе справиться у секретаря». Он потратил несколько секунд на то, чтобы поправить одежду и привести в порядок свои светлые волосы. Затем он стукнул в дверь четыре раза: два тихо и два громко. Дверь открылась ровно настолько, чтобы высунувшаяся оттуда рука смогла затащить его в комнату. И немедленно был заключен в объятия. Он ощутил требовательные горячие губы на своем лице, крупное тяжелое тело потащило его к кушетке в центре комнаты. Он закрыл глаза и ничего не видел. Даже когда почувствовал, как неуклюжая рука на ощупь вытаскивает ремень и стягиваег с него брюки, им не было произнесено ни слова. Потом, когда голова оставила его лицо, чтобы скользнуть к промежности, он скорее угадал, чем услышал фразу, произнесенную с чувственным жаром:

— Игнаций, любовь моя!

Он зажмурил глаза так плотно, как только мог. Чтобы заставить свою плоть в паху подняться, он с отчаянием представлял себе прекрасного Ахмета. И хотя этот язык был не таким нежным, как у Ахмета, а зубы причиняли больше боли, он победно улыбнулся, почувствовав сладкое возбуждение, и, видя мысленным взором улыбающееся с потолка лицо Ахмета, кончил.

* * *

По завершении всего Альфонс Баттист лег на кушетку и наблюдал, не отрывая глаз, как молодой человек одевался. Пятно слюны так и осталось в уголке его рта.

— Ты должен был прийти прошлой ночью, моя любовь. Прошла уже неделя.

— Альфонс, ты такой безрассудный. — Сказано это было обиженным тоном, а полные губы говорившего надулись еще больше. — Ты не понимаешь, как это трудно для меня. — Его глаза не отрывались при этом от зеркала. Секунду спустя он уже понял, что ему придется заплатить за сказанное.

Выражение лица Альфонса Баттиста стало жестче, а из голоса исчезли все ласковые нотки:

— Теперь это уже не имеет значения, Игнаций. Если ты не приходишь, то и не получаешь награды. Так вскоре ты снова можешь оказаться в лачуге и спать на груде тряпья. Когда-то ты назвал это чудом. Но у всего есть своя цена, моя любовь. Даже у чудес.

Игнаций ничего не ответил. Лицо в зеркале смотрело на него, еще красивое, но более опухшее, чем всегда. И узкая талия, которую так любили обнимать смуглые матросы своими мозолистыми руками, становилась толще. Да, ему нужно следить за собой. Альфонс Баттист, возможно, и был самым отвратительным из всех его любовников, но он платил по счетам. Без него не было бы этой красивой одежды, вина, прекрасной комнаты, которую он называл своей, и монет, так приятно звеневших в его карманах.

Игнаций подошел к кушетке, где лежал Баттист. Он встал перед ним на колени и погладил по щеке.

— Альфонс, ты знаешь, я люблю тебя больше всего. Пожалуйста, будь ласков со мной. Я заплачу, если будет иначе.

Казалось, это понравилось толстому священнику. Игнаций уже собрался упомянуть о нехватке денег, когда Баттист сам заговорил об этом. Игнацию не следовало беспокоиться. У него будет столько денег, сколько понадобится для путешествия: поездки, которая, как это ни грустно, разлучит их на месяц, а может, и того больше.

— Я не понимаю, — сказал Игнаций, качая головой.

— Здесь нечего понимать, мой прекрасный дружок. Ты просто поедешь туда, куда поедет еще один человек, а потом расскажешь мне о том, что он делал. Но, Игнаций, — Баттист поднял свою пухлую руку, — он не должен знать о тебе. Следуй за ним молчаливо, но наблюдай за всем. Когда он доберется до того места, куда следует, ты станешь писать мне каждую неделю. А по возвращении повторишь все, что вспомнишь. Все. После этого я буду щедрым, а ты — благодарным, и мы оба будем счастливы.