Спирита - [28]

Я размышляла об этом, свернувшись клубочком в постели и не сводя глаз с отблесков ночника на голубых розах обоев. Уснула я только под утро, и сон мой был полон отрывочных грез и смутных мелодий.

Через несколько недель мы получили приглашение на большой бал, который давала герцогиня де С^***. Для юной девушки первый бал – целое событие. Для меня же оно было тем более важным, что я надеялась там встретиться с Вами, ведь Вас считали близким другом герцогини. Бал – все равно что сражение, его можно выиграть, а можно и проиграть. Именно там девушка, вышедшая из тени гинекея¹, показывает себя во всем своем блеске. На краткий миг обычай под предлогом танцев предоставляет ей относительную свободу, бал для нее – это фойе Оперы, где домино снимают с себя маски. Кадриль и мазурка позволяют взять партнера за руку, а во время фигур контрданса можно сказать ему несколько слов, однако очень часто в маленьком блокноте, куда она вписывает имена тех, кто ее пригласил, нет одного-единственного, но самого желанного имени.

Надо было приготовить наряд. Бальное платье – настоящая поэма, но особенно трудно придумать платье для юной девушки. Оно должно быть простым, но дорогим, а одно исключает другое; легкое и, как поется в романсах, кипенно-белое платье было бы неуместным. После долгих колебаний я остановила свой выбор на платье с пышной юбкой из шитого серебром газа с мелкими букетиками незабудок. Их голубой цвет прекрасно сочетался с бирюзовым гарнитуром, который отец выбрал для меня у Жаниссе². Заколки с цветочками из бирюзы, в точности повторяющими рисунок на платье, должны были украсить мою прическу. Я решила, что при таком оружии вполне могу показаться в обществе знаменитых красавиц, разодетых в великолепные наряды. Честное слово, для обыкновенной земной девушки я выглядела неплохо.

Герцогиня де С^*** жила в одном из просторных особняков Сен-Жерменского предместья, построенных с размахом прошлого века. В наши дни их удается заполнить с большим трудом, нужна целая толпа гостей и роскошное празднество, чтобы вдохнуть в них жизнь. Глядя на особняк с улицы, нельзя было догадаться о его истинных размерах. Высокая стена, зажатая между двумя домами, обрамляла монументальные въездные ворота. Аттик³ украшала мраморная табличка с золотыми буквами: «Особняк де С^***». Вот и все, что было доступно взглядам посторонних. Длинная аллея столетних по-зимнему голых лип, подстриженных по старинной французской моде в виде аркады, вела в просторный двор, в глубине которого возвышалось здание в стиле Людовика Четырнадцатого, с высокими окнами, пилястрами и крышей Мансара⁴, – дворец, напоминавший Версаль. Бело-розовый тиковый навес на резных деревянных опорах защищал ступени подъезда, застланные красным ковром.

У меня было время, чтобы рассмотреть все эти детали при свете разноцветных фонариков, развешанных на пирамидальных подставках, потому что гости, несмотря на их избранность, стекались в таком количестве, что пришлось стать в очередь, как на приеме у короля. Наконец наша карета добралась до подъезда, мы сбросили шубы на руки нашему выездному лакею. Перед входом высился самый настоящий швейцарец исполинского роста, который растворял и затворял стеклянные двери.

В вестибюле в два ряда выстроились напудренные до белизны лакеи в парадных ливреях, все как на подбор рослые, неподвижные и торжественно-серьезные, – в общем, не слуги, а кариатиды. Казалось, они почитают за честь служить в таком доме.

Вся лестница, на которой легко разместился бы современный палаццино⁵, была заставлена огромными камелиями. На каждой площадке находилось большое зеркало, позволявшее женщинам по дороге наверх привести в порядок бальные платья, которые всегда немного мнутся в каретах даже под самыми легкими манто, а в ярком свете люстры, висевшей на золотом тросе, любая мелочь сразу же бросалась в глаза. На потолке в форме купола посреди лазури и облаков красовалась мифологическая аллегория в современном вкусе кисти одного из учеников Лебрена⁶ или Миньяра⁷.

В узких простенках между окнами висели строгие по стилю пейзажи в коричневатых тонах кисти Пуссена или по меньшей мере Гаспара Дюге⁸. Так сказал, вставив в глаз монокль, чтобы лучше их рассмотреть, один знаменитый художник, который вместе с нами поднимался наверх. Там, где чудесные кованые перила делали повороты, на консолях стояли мраморные скульптуры Лепотра⁹ и Теодона¹⁰. Радостный свет канделябров, которые держали в руках мраморные изваяния, создавал атмосферу праздника уже на лестнице.

В передней у старинной дубовой двери, на которой висели гобелены с Королевской мануфактуры, вытканные по картонам Удри¹¹, стоял одетый в черное распорядитель с серебряной цепью на шее. Голосом более или менее зычным, в зависимости от значимости титула, он объявлял имена прибывавших гостей так, чтобы было слышно в первой гостиной.

Герцог, высокий и худощавый, вытянутый, словно породистая борзая, выглядел весьма благородно и, несмотря на преклонный возраст, сохранял былую стать. Даже на улице никто не усомнился бы в его знатности. Он приветствовал гостей в нескольких шагах от входа – кого любезным словом, кого рукопожатием, кого поклоном или кивком, а кого улыбкой, безошибочно угадывая, какой прием следует оказать каждому, причем делал это с таким безукоризненным тактом, что все оставались довольны и чувствовали себя особо обласканными. Он дружески и в то же время почтительно поздоровался с моей матерью. Меня он видел впервые и потому произнес в мою честь галантный и в то же время отеческий мадригал в старомодном стиле.