Спиноза. Жизнь мудреца - [27]

Действительно, есть множество примеров, что богачи до самой смерти своей были преследуемы за свои богатства, что неустрашимые искатели сокровищ платили жизнью за свою глупость. Не меньше было таких, которые для достижения цели или удержания почестей претерпевали всевозможные бедствия. Бесконечно, наконец, число тех, которые ускорили свою смерть непомерным сладострастием. Все эти злополучия показались мне проистекающими из свойств предметов, к которым те привязывались с любовью, потому что, по-моему, счастье или несчастье заключается только в природе предмета, на который мы переносим нашу любовь. Ведь никто и не вздумает состязаться о предмете, которого не любит, — не почувствует ни жалости, когда он погибнет, ни зависти, когда увидит его во власти другого, ни страха, ни ненависти, — словом, никаких душевных волнений. Между тем, все это бывает при любви к скоропреходящим предметам. Только любовь к вечному и бесконечному наполняет душу одною радостью и чужда всякой печали, всякого сожаления.. Вот к чему должны стремиться мы, вот чего должны мы добиваться всеми силами. Признаюсь, хоть я и не понимал всего этого ясно, но я долгое время не мог еще совсем отрешиться от всякого корыстолюбия, честолюбия и чувственных наслаждений.

Из этих размышлений я вынес по крайней мере одно: что пока ум мой был занят подобными мыслями, он естественным образом откланялся от вышепоименованных мнимых благ, и я стал серьезно подумывать о новом образе жизни, чему я обрадовался немало. Я убедился, что зло, о котором я говорил выше, вовсе не так сильно, чтобы уж решительно нельзя было найти против него противоядия. И хотя поначалу подобные промежутки умственного прозрения были редки и кратковременны, но они сделались чаще и продолжительнее номере того, как для меня становилось яснее, в чем состоит истинное благо».

4

Хотя почерк философа был вполне разборчивым, глаза великого пенсионария устали от чтения в неровном свете. Он протер их костяшками пальцев и поднял голову от стола.

Спиноза в ожидании стоял за его спиной. Похоже, что автор вместе с гостем заново перечитывал собственные строки.

— Все, что вы написали, чрезвычайно интересно, дорогой мой философ, — сказал Ян де Витт. — Я, как мне кажется, понял ход ваших мыслей. Может быть, дальше мы продолжим нашу беседу, так сказать, в ее естественном течении?

— Как вам будет угодно, господин де Витт. В таком случае осмелюсь ли я предложить вам бокал вина?

— Бокал вина? — оживился гость. — Я, право, не предполагал, что оно найдется в доме философа, славящегося своей отрешенностью от земных удовольствий.

— Полной отрешенности я никогда не проповедовал, — с кроткой улыбкой возразил хозяин. — Я предостерегал и предостерегаю от чрезмерного, неумеренного их потребления, приводящего к той пресыщенности, когда само удовольствие обращается в собственную противоположность. Стакан же доброго вина согревает душу, а в дружеской беседе проявляет чистоту помыслов, делает мысли ясными, а форму их выражения — отточенной.

— Вполне согласен с вами, господин Спиноза, — добродушно улыбаясь, ответил Ян де Витт. — И какое же вино найдется под вашим кровом?

— Только бургундское, господин де Витт.

— Достойный выбор, — удовлетворенно изрек великий пенсионарий.

5

Ян де Витт согрел бокал в ладонях и сделал первый глоток.

— Так в чем же, по-вашему, состоит истинное благо? — задал он вопрос, непосредственно вытекающий из того, что он только что прочитал, сидя за письменным столом философа.

Спиноза пригубил из своего бокала и ответил неторопливым выразительным голосом:

— Все происходящее в мире совершается в известном, неизменном порядке и по известным естественным законам. Слабый человеческий ум не в состоянии постигнуть этого порядка. Но так как человек все-таки понимает, что возможна более могучая и более совершенная человеческая природа, то в нем естественным образом пробуждается желание искать средства для достижения подобного совершенства. Все, что ведет к такому совершенству, я называю истинным благом; высочайшим же благом я называю ту степень совершенства, при которой человек желает, чтобы и все прочие, если можно, были причастны такому же совершенству, обладали такою же лучшей, облагороженной природой. В чем состоит эта лучшая облагороженная природа, я показываю в своем трактате достаточно пространно, сейчас же замечу только, что она есть идея единства духа с природой. Итак, цель, к которой я стремлюсь, — сделаться причастным такому совершенству и стараться, чтобы и другие стремились к тому же, то есть для моего счастья нужно, чтобы другие сознавали то, что я сознаю, и чтобы их понятия и желания были согласны с моими понятиями и желаниями.

Спиноза умолк.

Возникла пауза, в продолжение которой гость сосредоточенно обдумывал слова философа.

«Конечно, — размышлял он. — Все это справедливо и замечательно выражено, но годится только для таких же чудаков, как сам этот витающий в эмпиреях мыслитель. А как мне, политику, определяющему судьбы десятков тысяч людей, внедрить в их сознание эти возвышенные идеи, когда большинство не идет в своих помыслах дальше забот о хлебе насущном, стремлений к наживе, никчемным развлечениям, на которые так падка чернь любых рангов... Нет, все прочитанное и услышанное мною в этом необычном доме пока не дает мне как политику почти ничего, что можно было бы использовать на практике... Кроме разве что рассуждения философа об опасности неумеренного следования удовольствиям...»