Спеши вниз - [27]

Но Чарлз все же не сдавался, и бывали минуты, когда он чувствовал мимолетные признаки былой бодрости и душевного здоровья. Тогда он с головой уходил в практические дела, не давая себе отдыха, работал и все время вносил всякие усовершенствования в отопление и освещение чердака, так что в конце концов там стало почти уютно. Когда душный чад керосинки и мягкий свет искусно затененных абажурами ламп встречали его в штормовой зимний вечер и он мог растянуться и ни о чем не думать, в то время как Бетти чинила какую-то одежду, а Фроулиш дремал в своем углу или возился с рукописью, Чарлз чувствовал себя почти в безопасности.

Почти, но не совсем, даже в эти лучшие минуты. А худшие были неописуемы. Иногда ощущение одиночества было так остро, что все в нем взывало не о помощи, не о свершении надежд, но просто о какой-нибудь иной боли. Как бы охотно он сменил свои душевные муки на любые физические страдания!

Наконец как раз в тот день, когда Эрн задал свой вопрос, Чарлз капитулировал. Он снова надел свой лучший костюм и отправился в «Гранд-отель» справляться о ней.

Оказалось, что это легче легкого. Бармен Дубовой гостиной охотно принял приглашение распить с ним рюмочку и в разговоре рассказал все, что требовалось.

Да, это мистер Родрик и его племянница. Они часто бывают здесь. Мистер Родрик — директор одной из здешних фабрик; после многих лет, проведенных в постоянных разъездах по делам фирмы, он совсем недавно поселился в Стотуэлле. Бывал он и в Америке и на континенте. Племянница — сирота, которую мистер Родрик, как и подобает богатому холостому дядюшке, воспитал, а теперь, когда образование ее закончено, взял к себе в дом. Чарлз покинул Дубовую гостиную опечаленный, но и странным образом воодушевленный. Безнадежность его позиции обозначилась еще явственней: он никогда не получит доступа в социальную среду мистера Родрика и уж тем менее в его дом. Кроме того, бармен рассказал, что Родрики проводили много времени в Лондоне и Париже, в Швейцарии и на Капри. Откуда же эта беспочвенная надежда? Отчасти потому, что самая безнадежность порождала в тайниках его сознания какой-то ритмический импульс, невнятно, но настойчиво твердивший: «И невозможное сбывалось! И невозможное сбывалось!»

Снег шел, подмерзал, таял и снова шел. Удручающая тьма в нем самом была под стать окружавшему его мраку, точно так же, как семена пьянящей радости предвещали еще скрытые силы новой весны. Перепробовав разные болеутоляющие — вино, кинофильмы, детективы, — Чарлз убедился, что единственным средством хоть сколько-нибудь облегчить сжигающую его лихорадку было раствориться в одиноком созерцании природы. Значит, все-таки было что-то в старом сентиментальном хламе! И еще раз он находил угрюмое удовлетворение в тех иронических уроках, которые преподавала ему жизнь. Невыносимые прозаизмы Вордсворта, розовая водица Шелли и других содержали правду, которая была важна и помогала жить теперь, когда он очутился в беде, тогда как всякие «передовые» произведения, когда-то приводившие его в восторг, поблекли и изгладились из его памяти.

Он по дешевке купил заржавевший велосипед и все с большей охотой уезжал на нем за город, находя утешение в монотонном поскрипывании стершихся педалей и в безмятежно горьком молчании полей и лесов. Не разбирая направления и цели, он наугад вертел рулем; с наступлением темноты он зажигал фонарик и угрюмо катил дальше. Это было действенное лекарство, и он прибегал к нему, как только позволяла работа.

Как-то субботним вечером он оказался милях в десяти от дома на глухом сельском проселке. Темноволосая головка так настойчиво и жестоко преследовала его последние дни, что он готов был решиться на любое действие, даже самое отчаянное. И, пока его велосипед, скрипя и дребезжа, катил мимо набрякших от влаги придорожных кустов, он прикидывал, что же ему делать. Обратиться к мистеру Родрику с просьбой устроить на службу, работать за пятерых, стать каким-нибудь управляющим, получить доступ в его социальный круг и на законном основании ухаживать за его племянницей? По мере того как плелась эта небылица, его насупленные брови разглаживались в мягкой усмешке. Уж не говоря о том, что он по всему складу своему не способен был не только подняться до высот индустриального предприятия, но даже быть нанятым в одно из них, — ему ясна была невозможность даже на пределе отчаяния и горя подавить последние остатки гордости и признать, что он примиряется для себя с жизнью Тарклза. Кроме того, чтобы стать видной фигурой в предприятии, потребуется не меньше десяти лет, а тем временем девушка, конечно, будет просватана, и ему останется на выбор либо покинуть фирму, либо стать свидетелем ненавистного успеха домогательств другого. Его прямо-таки перекосило от отвращения при одной мысли об этом, велосипед его свернул на самую середину дороги, и сейчас же за его спиною раздался задиристый автомобильный гудок. Какой-нибудь проклятый плутократ! Какой-нибудь жирный боров с туго набитыми карманами! Что ему стоит добраться до Родриков и, чего доброго, произвести впечатление на девушку! Свободный от власти денег и социальных уз, Чарлз в гневе обернулся, чтобы как следует выбранить обгонявшего его автомобилиста и излить на него ненависть обладателя дряхлого велосипеда к владельцу исправной автомашины.