Спецназовец. За безупречную службу - [4]

Ну-ну.

— Угощайтесь, ребята, — сказал он, протягивая высокому открытую пачку сигарет.

Высокий спокойно взял пачку из его руки и опустил в карман — понятное дело, в свой.

— А вот это ты зря, — миролюбиво проинформировал его Камышев.

— Ты чего, в натуре, оборзел? — дурашливо набросился на приятеля сиплый. — Слышишь, Зуда, отдай! Ты что, не видишь — человек в годах…

— Да ладно, уже и пошутить нельзя, — неожиданно легко сдался долговязый Зуда. Он снова вынул пачку из кармана и протянул ее Камышеву. — Извини, отец, я, как выпью, всегда чудить начинаю. Потом, бывает, вспомнишь и сам себе удивляешься: и в кого, думаешь, я такой уродился?..

— Ты сигаретку-то возьми, — напомнил Николай Иванович, принимая у него пачку.

— Да ладно, хрен с ней, с сигареткой, — прозвучало в ответ. — Перехотелось чего-то.

— И то верно, — согласился Камышев. — Здоровее бу…

У него за спиной негромко скрипнул снег. Он начал оборачиваться, и в этот момент сиплый коротышка с неожиданным проворством сорвал у него с головы шапку. Генерал сделал резкое движение рукой, и сиплый, коротко вякнув, вверх тормашками улетел в сугроб. Николай Иванович не успел порадоваться этой маленькой победе: тот, кто подкрался сзади, с силой ударил его по затылку чем-то твердым и тяжелым — как показалось, одним из тех самых кирпичей, которые усиленно не рекомендовало ломать об голову плешивое светило военной медицины.

* * *

— Аккуратнее с отчетностью, Сарайкин, — сытым начальственным баритоном вещала телефонная трубка. Трубка, как часто случается с подобными устройствами, несла разнузданный бред, но звонили из областного управления, и бреду приходилось почтительно внимать, глубокомысленно поддакивая в нужных местах.

— Так точно, товарищ полковник, — торопливо поддакнул подполковник Сарайкин. — Есть быть аккуратнее. А что, опять у моих орлов орфография хромает?

— Не перебивай старших по званию, — благодушно одернул его собеседник, — тогда не придется задавать дурацкие вопросы. Про орфографию, а также синтаксис и пунктуацию, я вообще молчу. Не говоря уже о стиле и лексике — ты таких слов, поди, и не знаешь, не говоря уже о твоих… гм… орлах. Но уж больно у тебя там все гладко. Как будто ты не в Поволжье сидишь, а в жандармском участке Сан-Тропе в разгар мертвого сезона. Смотри, Сарайкин, поймают на сокрытии преступлений — мало не покажется. И я, если что, за тебя впрягаться не стану — пробкой из органов вылетишь, а в таком приключении я тебе не компаньон.

«Да уж, — подумал подполковник, — кто бы сомневался! Это ж не в сауне с бабами за мой счет кувыркаться…»

— Так что насчет отчетности ты себе хорошенько заруби на носу, — продолжал собеседник. — Это, Анатолий Павлович, дело серьезное, и следить за его исполнением обязан не Пушкин Александр Сергеевич, а ты — лично, персонально, как начальник и, считай, хозяин вверенного тебе населенного пункта. Усвоил?

— Так точно, — почтительно поддакнул Сарайкин и мученически закатил глаза: да сколько же можно, в конце-то концов! Он что — издевается?

— Вот и молодца, — одобрила его понятливость трубка. — Да, и вот еще что… Ты слушаешь?

— Весь внимание, товарищ полковник, — быстро сказал Анатолий Павлович, уже нацелившийся, было, положить трубку на рычаг и лишь в самое последнее мгновение краем уха уловивший реплику собеседника. Его обдало нехорошим холодком. Полковник, пропади он пропадом, во многом был прав: Сарайкин действительно расслабился и едва-едва не погорел, через пустяковую оплошность нажив себе крупные неприятности. Да и не такой уж это пустячок — бросить трубку, не дослушав, что еще хотело сказать тебе высокое областное начальство. На таком пустячке ничего не стоит загубить карьеру — уволить из органов, может, и не уволят, но житья точно не дадут.

— Тут серьезные люди из Москвы интересуются одним вашим… э… скажем так, учреждением. Разговор не телефонный, да и говорить о чем-то конкретном покамест рано. Но ты имей в виду: скоро к тебе обратятся. Не сегодня и не завтра, а, так сказать, во благовремении — может, через месяц, а может, и через год. Придет человечек, скажет, что от меня, и объяснит что к чему…

— Я понял, товарищ полковник, — осторожно сказал Сарайкин.

— Не перебивай, сколько раз тебе говорить! Так вот, усвой: человечек этот нужный, правильный, и мешать ему ты даже в мыслях не держи. Понадобится помощь — поможешь, но, покуда не попросят, сиди и не рыпайся, как будто тебя там и вовсе нет. Ну, что молчишь? Ты, вообще, на проводе?

— Так точно, — уже в который раз повторил подполковник. — Я все понял, сделаю, как надо.

— В накладе не останешься, — пообещала трубка. — Если, конечно, не напортачишь.

Закончив, наконец, разговор, Анатолий Павлович положил нагревшуюся об его ухо трубку, закурил и, откинувшись на спинку кресла, посмотрел в окно. Там, внизу, на расчищенной от снега стоянке перед крыльцом горотдела стоял его новенький внедорожник с синим ведерком проблескового маячка на крыше. В последние годы подполковник жил припеваючи и ни в чем не нуждался, так что, будь его воля, не ударил бы пальцем о палец, чтобы помочь заезжему московскому фраеру подгрести под себя чей-то бизнес. Он не любил хлопоты и волнения, неизменно возникавшие всякий раз, когда в размеренное течение провинциальной жизни грубо вламывались эти набитые шальными деньгами столичные варяги. Но деньги лишними не бывают, да и свой статус полновластного хозяина города надо постоянно поддерживать, подтверждать. Это как в звериной стае, где ушлая молодь все время пробует вожака на зуб: а вдруг скиксует, уступит полномочия?