Спецназовец. За безупречную службу - [33]

— Давайте его сюда, — коротко распорядился он и, вставив в прорезь трикотажной маски сигарету, щелкнул газовой зажигалкой с турбонаддувом.

Треугольный язычок злого голубоватого пламени, похожий на миниатюрную копию того, что шипит на кончике рабочей насадки автогена, коснулся кончика сигареты, заставив его зардеться. Волчанин выпустил на волю густое облако дыма и сквозь его ленивые, тающие на глазах извивы еще раз осмотрел декорацию, в которой предстояло сыграть очередной акт этой небольшой импровизированной пьески. Исклеванные пулями стены, изрешеченная мебель, лужи крови на полу и замершие в неестественных позах тела — да, на непривычного к подобным зрелищам гражданского человека все это должно произвести воистину неизгладимое впечатление. На таком фоне беседа пройдет, как по маслу. И, стало быть, чудак, который неожиданно для всех понес на сцене отсебятину и пустил псу под хвост лаконичный, простой, как все гениальное, сценарий, старался напрасно: вся эта кровавая грязь, которую они тут развели по его милости, пойдет экс-полковнику Волчанину не во вред, а на пользу.

У двери неподвижный, как изваяние, замер боец в черном комбинезоне и трикотажной маске. Ноги в высоких армейских ботинках были расставлены на ширину плеч, руки с привычной небрежностью лежали на казеннике автомата; в картину кровавого разгрома он вписывался так органично, словно и впрямь был частью созданной талантливым театральным художником декорации.

Из коридора послышался звук торопливых, перекрывающих друг друга шагов нескольких пар ног. Шум прекратился около открытой настежь двери с разбитым, продырявленным пулями армированным стеклом. Стоящий на часах боец подобрался, выставил голову в коридор и сейчас же, расслабившись, принял прежнюю позу. На пороге появилась еще одна черная безликая фигура, выглядящая, как клон часового.

— Он здесь, шеф, — сказала фигура голосом одного из заместителей Виктора Викторовича.

Волчанин коротко кивнул и, глубоко затянувшись сигаретой, сел ровнее. Заместитель посторонился, повелительно махнул рукой, и в лабораторию не столько ввели, сколько втащили, поддерживая с двух сторон под руки, директора завода Горчакова. Он шел с трудом, едва переставляя ноги и тяжело мотая свесившейся на грудь головой, хотя никаких следов побоев на его лице и одежде Виктор Викторович не усмотрел: бойцы, как обычно, действовали профессионально, без лишней пачкотни.

Волчанин сделал короткий знак рукой, и один из бойцов, подняв с пола перевернутый, с простреленным в двух местах сиденьем легкий офисный стул, установил его напротив стола, за которым восседал Волчанин. Подчиненные Виктора Викторовича, как обычно, понимали своего шефа без лишних слов: стул неслучайно стал так, что две его ножки погрузились в густую, как засахарившийся сироп, темно-красную лужу. Сидя на нем, Горчаков хотя бы краешком глаза должен был постоянно видеть ногу Бурундука в задравшейся, пропитанной кровью брючине. А такое зрелище, будучи замеченным краешком глаза, неизбежно прикует к себе все внимание этого не нюхавшего пороха шпака и окончательно выбьет его из душевного равновесия. Это намек, который нельзя, невозможно не понять; это свидетельство серьезности намерений рейдеров и грозное предупреждение о том, что ждет всякого, кто осмелится встать на пути у «победителя в квадрате» — словом, еще один дополнительный рычаг психологического давления.

Горчакова усадили на стул; заметив то, что лежало в полуметре от его ног, он прянул в сторону, как испуганная лошадь, и один из бойцов вернул его на место коротким тычком в солнечное сплетение.

— Сиди, — сказал он, — а то рядом с этим козлом ляжешь!

— Отставить! — металлическим голосом приказал Волчанин. — Что вы себе позволяете?! Доложите своему командиру о наложенном взыскании, а сейчас — вон отсюда!

— Есть, — недовольным голосом буркнул боец и удалился в компании своего товарища, нарочито громко хрустя разбросанным по полу битым стеклом.

Часовой остался на своем месте у двери. Он стоял в прежней позе и, разумеется, не улыбался, но глаза у него смеялись. Он оценил актерскую игру коллеги, которая представляла собой искусство в чистом виде — как говорится, искусство ради искусства, потому что практический смысл в ней отсутствовал: пленник был настолько деморализован, что вряд ли вообще обратил внимание на такую мелочь, как реакция своего мучителя на полученный от начальства втык.

Над кровавой лужей с неприятным жужжанием вилась, то присаживаясь на труп Мамалыгина, то вдруг снова взлетая и принимаясь носиться по непредсказуемой траектории, невесть каким путем проникшая в подземелье муха — первая из тех несметных полчищ, которые вскоре должны слететься на падаль, чтобы отложить яйца в такую великолепную питательную среду, как разлагающийся труп. Вторя ей, под потолком гудела и раздражающе моргала, явно готовясь перегореть, лампа дневного света. Подумав секунду, Виктор Викторович отказался от мысли погасить ее выстрелом из пистолета: это выглядело бы чересчур картинно, а следовательно, глупо. Такой явно излишний штрих вряд ли пошел бы на пользу делу: в данный момент отставной полковник МВД Волчанин рисовал мрачную картину в стиле Иеронима Босха, а не карикатуру.