Спецназовец. Точка дислокации - [22]

Кофе был выпит, сигарета выкурена почти до фильтра. Баклан сполоснул и поставил в сушилку кружку, опорожнил пепельницу в мусорное ведро и тоже вымыл — тщательно, до скрипа, поскольку не переваривал свинства в любых его проявлениях и не утратил привитой армией любви к чистоте и порядку. Он огляделся, но больше убирать было нечего. Тесная кухонька, обставленная немногочисленной мебелью мафусаилова века, вряд ли украсила бы собой обложку глянцевого журнала, но зато сверкала чистотой. Все стояло, лежало и висело на своих, раз и навсегда отведенных местах, на горизонтальных поверхностях не усматривалось ни пылинки, ни пятнышка, а старенький потертый линолеум выглядел прямо-таки стерильным, хоть ты его на стол вместо скатерти стели.

Убедившись, что на кухне царит столь милый его сердцу порядок, Баклан отправился приводить в порядок себя. Зеркало в ванной отразило круглую смешливую физиономию, которая за последние годы стала уже не такой круглой и смешливой, как прежде, и обтянутый старым тельником крепкий торс, еще хранящий следы летнего загара. На левом трицепсе синела поблекшая татуировка с парашютами, крыльями и автоматом Калашникова — творение татарина Рената Назмутдинова по кличке Орда, убитого пулей снайпера под Гудермесом. Татуировка на правом плече была намного новее и качественней; сделанная в столичном тату-салоне, она изображала ныряющего баклана — птицу, название которой стало для Георгия Лугового вторым именем.

Луговой был человек не особенно осторожный и абсолютно не дипломатичный. Даже то, каким образом он приобрел и сохранил за собой свою кличку, говорило о его неосторожности. Еще в учебке, когда стало известно, что назавтра их ожидает прыжок с вертолета в воду, курсант Луговой во всеуслышание объявил, что это испытание ему нипочем, потому что он ныряет, как баклан. «Ну, прыгай, баклан», — сказал через двенадцать часов сержант, подталкивая оробевшего курсанта к открытой двери, за которой ревел и свистел рассекаемый винтами воздух. С тех пор прозвище прилипло намертво — зубами не оторвешь. Впрочем, Баклан и не собирался его от себя отрывать: это была память об армии, о войне и о ребятах, вместе с которыми он эту войну прошел. Вот только о том, чем и как все это кончилось, Луговой вспоминать не любил: хоть воды с тех пор утекло уже немало, обида и горечь не проходили. Они были так сильны, что он даже не пытался разыскать армейских друзей, чтобы узнать, как они устроились на гражданке. По той же причине он никогда не принимал участия в шумных празднованиях Дня ВДВ. А поскольку и его тоже никто не искал, он, хоть и не блистал выдающейся остротой ума, сообразил: парням тоже горько, и они, как больные животные, зализывают свои раны поодиночке, избегая встреч с теми, кого, образно выражаясь, контузило тем же разрывом.

Жизнь его после увольнения из армии складывалась не так чтобы очень гладко. Он то находил, то терял работу, знакомился и расставался с девушками, постепенно приходя к выводу, что либо не там ищет настоящую подругу, либо никаких настоящих подруг нынче просто нет — вывелись, вымерли, как динозавры, оставив мужиков на растерзание странным существам — с виду вроде бы бабам, а по сути, вот именно, кровожадным ящерам, у которых на уме нет ничего, кроме денег. А поскольку денег у Баклана было негусто, каждая новая пассия, выжав досуха, безжалостно его бросала и отправлялась на поиски очередного спонсора. После третьего раза Баклан перестал расстраиваться по этому поводу, а потом и вовсе свел свое общение с противоположным полом к чисто физиологическим отправлениям: познакомились, выпили, переспали и поминай как звали…

Друзей, сравнимых с теми, что были в армии, у него тоже не завелось. Он этого и не ждал и ни к чему такому не стремился, потому что понимал: прошлого не вернешь, и того, что было раньше, уже никогда не будет. Тем более ничего подобного не будет здесь, в Москве, где остервенелые люди все время куда-то торопятся и на бегу жрут друг друга, как пауки в банке, просто потому, что не находят иного выхода для своей тоскливой злобы. Вокруг были знакомые, соседи, коллеги по работе, с которыми он старался поддерживать приятельские отношения. При этом очень быстро выяснилось, что ухо надо постоянно держать востро. Знакомые все время в чем-то нуждались, о чем-то просили, а потом, получив желаемое, переставали его узнавать или, если речь шла о данных взаймы деньгах, просто исчезали в неизвестном направлении. Соседи непрерывно что-то делили, затевали склоки, заключали временные военные союзы, норовя залучить Баклана в свои ряды, а когда это не получалось, дружно ополчались на него. Что до коллег, то все они были заражены бациллой карьеризма, и даже последний уборщик всеми силами стремился получить если не повышение по службе, то хотя бы премию или прибавку к жалованью. И если иного способа выдвинуться не находилось, желаемый результат достигался путем мелких интриг и вульгарного стукачества. Это напоминало барахтанье в болоте, когда люди карабкаются друг на друга, топят друг друга в трясине, чтобы по головам утопленников добраться до спасительной кочки.