Специальность – хирург - [12]

Пройдет время, и я пойму, сколь трудны и ответственны операции на органах опорно-двигательного аппарата. Пойму, что они сложнее и труднее вмешательств на других органах, в том числе и на органах брюшной полости. Но это будет потом…

…А тогда я был под влиянием романтики самостоятельной хирургической деятельности на ниве неотложной хирургии с ночными вызовами и ответственными решениями. И вот, чтобы утолить свой «голод» по полостной хирургии, которую я полюбил и по которой очень скучал, я стал ходить на дежурства в больницу скорой помощи. В дежурных бригадах я вначале не занимал никакого официального положения. Приходил и дежурил. Дежурил и ходил за ответственным хирургом. Слушал и смотрел. И если вдруг мне удавалось даже переливать кровь, а тем более участвовать в операции в качестве второго или даже третьего ассистента, я был счастлив. Материально эти дежурства никак не компенсировались…

И сейчас считаю, что каждый молодой врач-хирург, независимо от того, в какой области он специализируется, обязан пройти школу неотложной хирургии, так много дающую, столь широко раздвигающую перед ним хирургические горизонты, играющую такую большую роль в становлении хирурга. По этой причине всех своих молодых помощников обязываю дежурить в больницах неотложной хирургии и порой с удивлением и грустью вижу, как неохотно некоторые из них выполняют это требование.

Несколько раз я попадал в дежурные бригады, старшим хирургом в которых был Вениамин Захарович Котляр. Он подкупал своим добрым отношением, вниманием. Я стал искать встреч с ним и приходил на дежурства только в те дни, когда дежурил он. Он приметил меня. Вскоре как-то само собой получилось, что я вошел в состав его бригады и стал официальным дежурным. Я следил за каждым жестом Котляра, не упускал ни одного его слова. Он терпеливо и бережно учил меня искусству хирургии. Именно искусству. Его владение хирургией нельзя было назвать иначе.

Наконец, мне была доверена в больнице неотложной помощи первая самостоятельная операция по поводу ущемленной паховой грыжи. Потом – по поводу острого аппендицита. Потом – внематочной беременности. Потом – прободной язвы желудка. А потом холецистэктомия – удаление желчного пузыря, резекция желудка – удаление его части, многоплановые, порой весьма трудные и сложные операции по поводу непроходимости кишечника, ушивание разорванной печени, удаление селезенки. А несколько позже мне были доверены еще более сложные операции первичной хирургической обработки огнестрельных переломов, случавшихся порой, сложные и ответственные вмешательства по поводу огнестрельных ранений брюшной полости и грудной клетки.

Терпеливо и любовно Вениамин Захарович пестовал меня. С каждого дежурства я уходил обогащенным сокровищами великой хирургической науки. Я приобрел знания, опыт. Блестящие по форме и глубокие по содержанию обсуждения состояния больных, судьба которых решалась минутами, проводимые Котляром, являлись для меня уроками врачебного искусства. В силу своих возможностей я стремился перенять все это. Я многому научился у него. Вскоре мне была оказана большая для врача и хирурга честь – роль ответственного дежурного.

Мы очень сблизились с Вениамином Захаровичем, несмотря на разницу в возрасте в двадцать лет. Не раз в трудные минуты он поддерживал меня своей дружбой, преданностью и мужской любовью, верностью и бескомпромиссностью, мудростью, опытом врача и человека высочайших моральных правил. И я платил ему тем же.

Котляр учил меня не только неотложной хирургии и травматологии. От него я познал тонкости диагностики. Он помог мне понять и полюбить ортопедию и травматологию. От него я узнал, что казавшаяся мне неинтересной и почти неживой костная ткань живет сложнейшей жизнью. Он научил меня понимать тончайшие изменения в поведении этой самой реактивной, самой чуткой, самой изменчивой и, наверное, самой уязвимой в организме человека ткани. Он помог увидеть, как реагирует костная ткань на различные болезнетворные воздействия, как изменяется ее структура, плотность и прочность при различных болезнях, которые, казалось бы, не имеют никакого отношения к костной системе и опорно-двигательному аппарату вообще.

Он помог мне разобраться в сложнейших вопросах биомеханики суставов, научил улавливать тончайшие изменения в состоянии и поведении этих удивительнейших «шарниров» человеческого тела на основании малейших изменений их контуров, цвета кожи, походки человека, ощущений, получаемых при прикосновении к ним. Он научил меня правильному толкованию рентгеновских снимков, по изменению в которых я стал читать течение болезней костей и суставов, сухожилий и мышц.

Будучи прекрасным специалистом в области костно-суставного туберкулеза, он привил мне «вкус» к больным с этой весьма сложной патологией.

Благодаря Котляру я полюбил ортопедию и травматологию, она стала моим призванием, я отдал ей свое сердце.

На фотографии, которую он мне подарил незадолго до своей смерти, было написано: «Другу души моей». Точно такое же чувство и я испытывал к нему. Он был и остался другом души моей…

В первый год моего пребывания в клинике на меня обрушился целый поток нового, непознанного. Это новое было во всем. И люди. И взаимоотношения между ними. И характер работы. И взаимоотношения с пациентами. И строгая субординация. И просто незнание многого из того, что уже было известно моим коллегам по клинике. Да и сама клиника с ее широкими и длинными коридорами, палатами, с высокими потолками, обходами профессора в сопровождении сотрудников всех мастей и рангов и прочими другими атрибутами – все это было так непривычно мне, знавшему пока только районную Рудничную больницу и районную Венгеровскую.