Спецагент спецотдела ОГПУ-НКВД. Миссия во времени - [26]

— Иванов Иван Антонович?

Получив утвердительный ответ, добавил:

— Проходите, Глеб Иванович ждет Вас.

Постучавшись на всякий случай, Иван открыл дверь кабинета Бокия, и с решительным видом переступил через порог. Первым делом он мельком оглядел кабинет, казенная обстановка которого, как оказалось, в принципе мало чем отличалась от тех начальственных кабинетов, в которых ему приходилось бывать и раньше. Его центральную часть занимал необыкновенно длинный стол, покрытый зеленым сукном, с рядами совершенно одинаковых стульев по обеим сторонам. Кроме того, в кабинете стояли большой шкаф, забитый папками с бумагами, и два массивных сейфа, в которых обычно хранят свои сокровища ювелиры или банкиры. Завершала интерьер кабинета стоявшая в углу вешалка, на которой висел легендарный плащ Бокия, который он носил в любую погоду и зимой, и летом, не признавая почему-то другой одежды.

Во главе стола, под портретом Ленина в простой деревянной рамке, сидел человек невысокого роста, облаченный в военную форму без знаков различия. Перед ним стояли почти такая же, как и в кабинете у Ивана, бронзовая настольная лампа, только с красным абажуром, черный телефон и самый обыкновенный, без всяких изысков, чернильный прибор, каким Иван пользовался во время учебы в гимназии.

На вид хозяину кабинета можно было дать примерно лет пятьдесят. Бокий обладал крупным сократовским лбом и холодными пронзительными голубыми глазами, от пронзительного взгляда которых у большинства людей на душе сразу же становилось как-то неуютно. Некоторое время он внимательно рассматривал своего посетителя, а затем, не подавая руки, молча кивнул ему на один из ближайших к нему стульев, приглашая тем самым присаживаться. И сразу же, без всяких предисловий, перешел к сути дела:

— Иван Антонович, насколько я знаю, Вы принимали активное участие в боях против большевиков в Москве и при этом даже были тяжело ранены. Но Вы и на этом не успокоились, и продолжали активно бороться против советской власти, состоя в нескольких подпольных контрреволюционных организациях, таких как «Союз защиты родины и свободы» и «Добровольческая армия Московского района»…

У Ивана сразу похолодело в груди. Вот, оказывается, для чего Бокий вызвал его к себе. В следующее мгновение пришло осознание того, что это конец. Не для кого не было секретом, что советская власть таких людей, мягко говоря, особо не жалует, тем более, если он каким-то образом попал в ряды чекистов…

* * *

Иван вспомнил, как он пришел в себя после недельного беспамятства. Рядом с его кроватью на стуле сидела мать с осунувшимся лицом. Она задремала, очевидно, выбившись из сил после долгих часов ожидания. Иван оглядел свою перебинтованную грудь и попробовал пошевелиться, и тут же застонал от резкой боли, пронзившей все его тело. Этот стон разбудил Александру Никитичну. Она тут же встрепенулась и радостно запричитала:

— Ой, Ванечка! Очнулся, слава тебе, Господи!

— Мама, что со мной?

— Тебя ранили. Слава Богу, нашлись добрые люди, которые тебя не бросили на улице, и привезли домой на случайно подвернувшемся автомобиле.

— Что происходит в городе? Кто победил?

— Победили большевики! Лежи спокойно, тебе нельзя резко двигаться, а тем более волноваться…

Потом потянулись месяцы лечения. Хорошо, что у отца имелись знакомые доктора, некоторые из которых шили у него себе костюмы. Выйдя после долгого перерыва первый раз на улицу, Иван просто не узнал свой родной город. В центре везде виднелись следы боев, улицы были завалены кучами мусора, который уже давно никто не убирал. Куда-то бесследно исчезли привычные с детства дворники в неизменных фартуках, высоких картузах, армяках и с бляхами на груди. Здания стояли обшарпанными и заляпанными грязью, стены многих из них были испещрены пулями и осколками. Водопровод не действовал, дома не отапливались, единственным спасением от холода стали печки «буржуйки», трубы которых торчали из окон чуть ли не каждой квартиры. У многих прямо в квартирах были сложены штабеля дров или же лежали кучи угля.

Москва заметно обезлюдела. Все кто только мог, уехали в деревню или в южные губернии, где легче было найти пропитание. Большинство магазинов и лавок стояли закрытыми. Продукты питания были строго нормированы и выдавались только по карточкам. В месяц на человека полагалось по три килограмма пшена и по куску мыла. Дополнительно что-либо можно было купить только по бешеным ценам на «черном рынке», самый крупный из которых располагался на Сухаревке. Хлеб выпекался с соломой или с отрубями, о вкусе настоящего чая многие уже успели позабыть, большой удачей считалось, если в доме имелся хотя бы морковный чай, представлявший собой мутную жидкость коричневатого цвета.

Ночью город тонул во мраке, поскольку уличное освещение даже в центре было отключено. В темное время суток на улицах часто слышались выстрелы, пугавшие обывателей.

Полновластными хозяевами в городе себя чувствовали латышские красные стрелки, которые вели себя как настоящие оккупанты. Используя в качестве опорной базы Кремль, они время от времени выезжали оттуда на карательные акции и облавы в грузовиках с установленными на них пулеметами. В случае малейшей для себя опасности они открывали огонь, не разбираясь, кто прав, а кто виноват.