Спасителей не выбирают - [47]

Стихии как изначальные силы и источники энергии в представлении Хаггара и его коллег из родного мира являлись отдельными энергетическими полями. На видимом уровне восприятия результатом их взаимодействия оказывалась почва под ногами, воздух, живые существа, другие наглядные проявления, а там, на глубинном, базовом уровне они представляли собой наложенные друг на друга пересекающиеся сгустки. Понятно, что не каждая отрасль магии имела свою первичную сферу. Скажем, жизнь и смерть, тьма и свет, хаос и порядок, вода и огонь — это первоосновы мира, а магия крови, целительство, артефакторика строились уже на сочетании изначальных сил.

Собственно, именно поэтому темная и светлая области дара никогда всерьез не отделялись друг от друга. Фактически цвет силы определялся именно первоосновами, доступ к которым имел маг, а построенные на их основе чары зачастую оказывались удивительно близки. Например, та же магия крови и целительство содержали одинаковый набор исходных сил, но опирались на разные их пропорции и разные точки смешения. Именно чары высшего порядка, построенные на стыке стихий, можно было с натяжкой перестроить для другого дара, и самым высоким порядком здесь считались универсальные заклинания. А вот базовые, примитивно-стихийные чары, воплощение голых сгустков исходных сил — то же разведение огня — являлись прерогативой магов с соответствующим цветом дара. Но видеть каждый маг учился все стихии, всю картину в целом.

Именно с подробного изучения этой картины Хар и начал. Прежде он чувствовал себя недостаточно здоровым для подобных упражнений, но теперь силы почти окончательно восстановились, да и настроение оказалось очень подходящее: умиротворенная и чуточку ленивая сытая расслабленность. Самое то для глубокой вдумчивой медитации.

Результат оказался странным. Этот мир больше всего напоминал орех: прочная скорлупа и мягкая середина. То, что Брусника, вероятно, и называла Лесом, представляло собой сердцевину, сплетенную из дневных, в понимании Хаггара, частей абстрактного целого, и был этот сгусток живым и чрезвычайно деятельным. Пребывающий в бесконечном движении, развивающийся и видоизменяющийся буквально на глазах, он лишь соприкасался с теневой скорлупой, твердой и совершенно статичной, но никакого взаимопроникновения не было. Лишь тонкая пленочка, на которой силы все же смешивались и порождали общие более сложные субстанции.

Тоже своего рода равновесие, только… неправильное. Хар отдавал себе отчет, что этому миру плевать на его оценки «верно-неверно», но ощущение все равно оказалось пренеприятнейшим. То самое, что чувствует закоренелый педант, вдруг окунувшийся в беспорядок, окружающий некую чрезвычайно творческую личность. И вроде бы понятно, что личность как-то жила до сих пор без разложенных по парам и оттенкам черного носков и будет жить впредь, не интересуясь чужим мнением, но педанту от этого не легче.

Сделав это открытие, теневик вынырнул в реальный мир, чтобы его осмыслить и прикинуть дальнейший план действий, но ничего толком не успел — вскоре вернулась Брусника. Забрав у нее материал для работы, Хаггар выставил саму шаманку прочь, чтобы не нарушала концентрации, и сосредоточился. Поиск — штука несложная, но муторная и требующая усидчивости. Стоило вычленить нужные потоки из нескольких бурых пятен, потом отсеять лишних родственников (а их тут полно) и найти нужное. Долгий, кропотливый труд.

Руся на гостя не обиделась и спокойно устроилась у входа в шатер с отцовскими сапогами, кусками кожи и кое-какими нужными для работы инструментами. В поселении обычно каждый делал то, что получалось у него лучше всего, поэтому обувь шили несколько хорошо знающих это дело людей, а вот чинил свои вещи обычно каждый сам. Идти к кому-то и просить стачать сапоги для человека, которого старший шаман прямым текстом отказался принимать не только в род, но и в качестве гостя, женщина не рискнула, поэтому решила попробовать переделать имеющуюся обувь. Вряд ли у нее, конечно, получится так же красиво и аккуратно, как должно, но все лучше, чем ничего.

— Привет! — оторвал ее через некоторое время от работы отлично знакомый женский голос. — Ты все-таки решила вернуться? Нагулялась? — весело уточнила Наперстянка, без приглашения присаживаясь рядом с Русей.

— Привет. Я, наверное, ненадолго, — со вздохом отозвалась та, складывая свое рукоделие в мешок. Одновременно говорить и делать что-то сложное она не умела.

Эту женщину с двумя недлинными светлыми косичками и насмешливым взглядом светлых, почти желтых глаз Брусника вполне могла назвать подругой. Или, скорее, приятельницей, поскольку настоящих верных подруг у необщительной Руси, пожалуй, и не было. Одногодки, они вместе учились у Остролиста, почти одновременно закончили обучение и в способностях были примерно равны. Ната полностью оправдывала свое ядовитое имя: острую и несдержанную на язык особу мало кто мог долго выдерживать без скандалов, а еще Наперстянка отличалась редкой мстительностью и никогда не спускала даже малейших обид. Но Брусника ценила в ней отсутствие лжи и притворства. Если Ната злилась или обижалась на кого-то, она никогда этого не скрывала и мстила всегда в открытую, не за спиной. А едкие замечания этой женщины рыжую никогда не задевали, Руся просто пропускала их мимо ушей, принимая как манеру общения, а не желание обидеть.