Спасите наши души - [31]

Мимо туристов и экскурсантов, не обращая на них внимания, шествуют попы в развевающихся ря­сах — черные пятна среди солнечной сказочной пест­роты этого двора. А может, это не попы, а те самые монахи, о которых говорил Павел?

Какие-то женщины подходят к этим людям в чер­ных рясах, и те небрежно их благословляют.

Недалеко от входных ворот — белорозовый дом с вывеской на английском языке «Office» («Канцеля­рия», — вспоминает Ася, у которой по английскому была четверка). Перед этим домом стоит иностранная машина. Группа курчавых и темнолицых людей, вышедших из нее, фотографируется на фоне распис­ной деревянной беседки с крестом на крыше и фон­таном посредине.

А на ступеньках, которые ведут к боковому входу одной из церквей, длинная очередь. «Иконная лав­ка», — читает Ася надпись над дверями. Люди, ко­торые выходят из этой лавки, разглядывают иконки — маленькие, пестрые, как игральные карты, а потом прячут их в карманы и сумки, вздыхая: «Дорого!»

На дорожках дети играют в песок, катаются на трехколесных велосипедах. На скамейках сидят жен­щины с узелками, чего-то дожидаясь, завтракают. Одна из них, в шляпке с черной вуалью и в облезшей лисьей горжетке, наливает себе кофе из термоса.

У всех в руках бидончики, кувшины, бутылки. Ася садится рядом с ними — отдохнуть после поездки собраться с мыслями. Одна из женщин с бидончиком в руках нараспев рассказывает:

— ...И стала она, милые вы мои, сохнуть... Ночь слезьми обливается, днем по докторам ходит... Денег пролечила — ужасное дело! Муж ее жалел, жалел а потом погуливать начал. Я и говорю: не с того конца начинаешь, бабонька, в церковь не ходишь, с мужиком своим невенчанная живешь... Если разобраться, он и не муж тебе, а так — сожитель! Грехи надо замаливать, а без того тебе никакие доктора не помогут.

— Чего сидите, женщины? Надкладезную открыли! — говорит, подходя к ожидающим, дворничиха.

И женщины, взяв свои кувшины и бидончики, торопливо выстраиваются в очередь к синей часовне. При этом они препираются. Дама в горжетке, под­жимая губы, говорит женщине, которая прервала свой певучий рассказ:

— Вы здесь, гражданка, не стояли!

Та принимает вызов:

— Еще чего скажи, не стояла! Да меня тут каж­дый знает!.. И привела я ее, милые вы мои, сюда... И приложилась она к мощам... И попила водички...

Но дама в горжетке снова перебивает рассказ о чудесном исцелении. Она еще сильнее поджимает губы и цедит:

— Может, вы где, гражданка, и стояли, но только не передо мной.

— Ладно вам, женщины, — примирительно сказа­ла дворничиха. — Воды, что ли, в водопроводе не хватит? А ты, рыженькая, чего очередь не занима­ешь? — спросила она у Аси.

— А зачем? — удивилась Ася.

— А ты будто не знаешь? Святая вода, — объяс­няет дворничиха. — Посуда есть с собой? Нет? Сходи в лавку, купи пустую поллитру. Постой в очереди и набери. Домой свезешь, мать спасибо скажет.

И не поймешь, серьезно она говорит — или шутит.

— Вы смеетесь? — догадалась Ася.

Дворничиха в сердцах сказала:

— А что ж мне, плакать над вами, над дурами? Ты-то небось из Москвы сюда приехала. А зачем? Ну, они, понимаю, одна — темнота, другая — барыня, а ты здесь чего делаешь? Чему тебя только в школе учили, тьфу!

Ася хотела ей объяснить про себя, но потом без­надежно махнула рукой: «Не поверит!»

Экскурсанты спешат куда-то в глубину внутрен­него двора. Может, ей тоже туда?

Нет, ей не туда. Там висит вывеска «Музей». В музей она не собирается. А рядом с музеем белая церковь. Сквозь приоткрытую дверь доносится за­унывное пение хора.

Некто очень молодой, в длинной, до пят, черной одежде, с льняными волосами, падающими на плечи из-под бархатной шапочки, и смиренно опущенными глазами, похожий на отроков, которых Ася видела в Большом театре, когда была на «Борисе Годунове», медленно идет к церкви.

— Гляди-ка, — говорит турист. — Кто это? Дев­чонка?

— Да нет, вроде парень.

— Может, из семинаристов он? — догадывается дотошный турист. — Нет, те вроде пообыкновеннее будут.

О том, что интересует Асю, ей уж, во всяком слу­чае, не у кого спрашивать. Ася идет дальше. В углу двора работает ленточный транспортер. Он подает кирпич на восстанавливаемую угловую башню. У транспортера — подсобницы в надетых для работы стареньких кофтах и лыжных брюках, которые видны из-под юбок. На лесах — парни в спецовках. У них, что ли, спросить, где тут семинария? Совестно, люди рабочие.

А может, тоже какие-нибудь монахи-каменщики?

Ася свернула направо. И вот перед ней, за желез­ной решеткой ограды и аккуратным газоном, длинное здание. Большая часть его облицована пестрыми плитками, и от этого оно все какое-то пряничное. Другая, меньшая, сложена из красного кирпича. На­прягая глаза, Ася читает вывеску у дверей. Золотыми буквами написано: «Духовная семинария». Тут, зна­чит, учится Павел.

Как все было бы просто, если это был бы обычный институт! Она вошла бы сейчас в эти двери, спроси­ла: «Где у вас тут канцелярия?». Сказала бы в кан­целярии: «Мне нужно найти студента Павла Милованова», — и все в порядке.

А тут хотя какие-то люди, и не только в рясах, а обыкновенные, входят и выходят сквозь эти двери, она понимает, что ни за что не перешагнет невиди­мую линию, которую Павел прочертил сам, когда сказал первый раз: «у нас» и «у вас». «Граница»,— думает она.