Спасибо! Посвящается тем, кто изменил наши жизни - [51]

Это я, теперешняя, спустя много лет наконец научилась разбираться в людях, в отношениях. И поняла кое-что. Например, то, что счастье – это дар. Его не угадаешь, не вычислишь, его нельзя заслужить или вымолить… А вот несчастливую судьбу – пусть и не всегда, но предсказать можно.

Я повторила бы судьбу Алины, если бы осталась с Павлом. Это точно. И писательницей бы я тоже не стала, ведь профессия эта требует максимальной поддержки от близких. А какая поддержка от Павла, от властной свекрови? Да и не до творчества, когда выживать приходится.

Словом, свяжи тогда я свою судьбу с Павлом, стала бы я жизнью битой теткой, скучной и пустой, с выпотрошенной душой.

Но это я только сегодня поняла.

Я посмотрела Анне Дмитриевне вслед – женщина уже почти добрела до конца коридора. Еще миг – вот и она скрылась за поворотом.

Наверное, большинство юношеских увлечений похожи на болезнь. Которой обязательно надо переболеть. Чтобы потом, после всех мучений и слез, дышалось бы уже легко. Только, главное, не получить потом осложнений. Чтобы сердце, живое, не потеряло бы способности радоваться – каждой мелочи, самым обычным вещам… Останься я тогда с Павлом – то брела бы этим утром по парку, не замечая ни солнца, ни ярких гроздьев рябины, ни инея на траве.

Как же хорошо, что воля Анны Дмитриевны разлучила нас с Павлом. Все хорошо, все чудесно. Надо жить, и радоваться, и больше не искать нигде подвоха.

– Спасибо, – прошептала я в конец коридора. Туда, где только что исчезла за поворотом эта женщина.

И я вздохнула с облегчением.

Мария Метлицкая

Можно с уверенностью сказать, что все люди делятся на тех, кто любит и ждет книги Марии Метлицкой, и на тех, кто, по досадному недоразумению, о них пока не знает. Мария умеет видеть счастье в мелочах и донести до читателя это удивительное ощущение, которое способно помочь в тяжелый момент, прибавить нам сил и спасти от отчаяния.

Отец

У меня был замечательный отец. Лучший отец на свете. Все завидовали мне. Еще бы! Он был высок, широкоплеч и бесконечно красив.

Он был щедр и великодушен. Конечно, он был смел и справедлив. Умен и блестяще образован. Словом, он был прекрасен. О таком отце можно было только мечтать. Он был остроумен с моими подругами и приветлив с моими кавалерами. Он никогда не ругал меня – ни за ложь, ни за двойки. Просто спокойно объяснял, что к чему.

Ему нравились мои джинсы с бахромой и волосы, крашенные в ярко-рыжий, почти красный, цвет. Он с удовольствием слушал музыку, которую совсем не понимали взрослые и которую слушали мы, молодежь.

Летом он отпустил меня с компанией в Коктебель. Он безгранично доверял мне – впрочем, это он делал зря.

Когда он узнал, что я курю, он стал приносить мне американские сигареты. Доставал их по черт-те какой цене у спекулянтов. На день рождения купил мне за валюту зеленый том Булгакова. Утешал меня, когда я провалилась в институт, – и повел меня обедать в «Арагви». Словом, понятно – у меня был лучший отец на свете.

У меня никогда не было отца. То есть нет, конечно, он был – но я его совсем не помнила. Мать ушла от него, когда мне было полтора года. Ушла из-за такой любви, когда уходят не оглядываясь. Отчим был замечательным человеком – и я, естественно, не знала правды, считала, что он мой отец.

В одиннадцать лет дальняя родственница – мерзкое, надо сказать, создание – перебила мое щебетанье, где фигурировало слово «папа», и спросила:

– Какой?

– Что «какой»? – не поняла я.

– Ну, какой из отцов, у тебя же их два, – пояснила она.

Я сказала ей, что она дура, и почему-то расплакалась.

Через неделю рассказала обо всем маме. Она посоветовала не обращать внимания на сволочей. Мама посчитала, что этого объяснения мне вполне достаточно.

В пятнадцать лет я нарыла какие-то документы, вроде свидетельства о браке и моей метрики. И поняла, что та сволочь была права.

Состоялся трудный разговор с мамой. Отчима я, естественно, продолжала называть «папой».

В двадцать лет я разыскала «отца» через Мосгорсправку. Позвонила. Представилась. Он сказал, что очень занят и перезвонит мне завтра. Назавтра он мне не перезвонил. Он вообще мне не перезвонил – никогда.

Когда мне было лет сорок и я уже была почтенная мать двоих детей, от знакомых – а такие всегда находятся – я узнала, что отец тяжело болен.

Я набрала его телефонный номер.

Он сильно кашлял, и было понятно, что говорить ему тяжело.

Я сказала, что сейчас приеду.

От ответил, что нет, не надо. Он не хочет, чтобы я видела его в таком виде, и вообще, ему тяжело общаться с людьми. Я заплакала и положила трубку.

Он перезвонил вечером. Просил прощения, говорил, что так и не смог простить мою мать. Что она испортила ему всю жизнь. Что после нее он не мог жить ни с одной женщиной.

– А при чем тут я? – удивилась я.

– Ну, знаешь, все это я почему-то перевел и на тебя.

Потом он спросил, как я живу. Я ответила, что не без осадков, но в целом все нормально. Потом он узнал, как зовут его внуков. Я опять спросила, можно ли его навестить. Он объяснил, что завтра ложится в больницу, «а там посмотрим».

Он умер в больнице через три дня. Я его не хоронила – свалилась с сезонным гриппом.