Спасенный рудник - [46]

— Ладно, Устиныч, хватит. Спорить не стану. Разберусь толком, тогда и подумаем, как лучше быть.

Разговор оборвался. В следующие дни Устинов не раз проббвал возобновить беседу о сброшенной жиле, но Тарасов отмалчивался, а как-то даже рассердился и заявил:

— Видно, и вовсе, Устиныч, говорить мне о своих мыслях не следовало. Неужели все тут думают, что я плохого хочу.

— Чего ты хочешь, я давно понял. Только, по моему стариковскому разумению, когда дело пошло о жизни или смерти рудника, резинку тянуть нечего.

— А что, общее собрание созывать? Рано. Доказательств потребуют, а их пока с гулькин нос.

— А их никогда у тебя и не будет.

— Будут, и скоро! Да подумай ты, партизанская голова! Если сейчас затеять разведку и провалиться, что получится? Сразу же из всех щелей вылезут разные личности: выпросили, скажут, разведку, только деньги попусту извели, забыли, что они народные… Тогда, милый мой, одно нам останется — глаза замотать и ходу отсюда…

— А если, Михайло Федорович, на одной жиле попробовать тихонько, чтобы ни одна душа не знала?

— Чепуха!

После этого разговора Тарасов окончательно замкнулся и был доволен, когда проводник, ссылаясь на хвори, все чаще оставлял его в одиночестве. Геолог продолжал напряженно работать, искал и анализировал факты, подтверждавшие, что многие из заброшенных жил вовсе не выклинились, а потеряны на сбросах, и могут быть возвращены для разработки. Он был уверен, что некоторые из этих жил можно будет найти сравнительно легко. Все чаще вспоминалось предложение Устинова попробовать тихонько.

— Но как это сделать?

На руднике почти не сохранилось планов старых горных работ, а то, что удалось восстановить, далеко не полностью отражало истину. На чертежах часто попадались надписи: «Завалено, старые работы». Еще скуднее были геологические данные; приходилось опираться только на собственные, явно недостаточные наблюдения. А это всегда страшновато.

Хорошо бы посоветоваться с Польниковым, но тот на несколько дней уехал в район. К главному инженеру Тарасов не пошел, считая, что этот только помешает столь рискованной разведке, а если она начнется вопреки его мнению, то будет ждать ошибки или любого провала. Можно было посоветоваться с Устиновым — опытный горный мастер и старый коммунист, однако старик, видимо, не на шутку расхворался. Не видно его уже дня три.

Растерянный, с чувством одиночества Тарасов вылез на поверхность из выработок, в которых провел почти сутки, и, шатаясь от усталости, побрел домой. Выспаться бы! А там что-нибудь придумается… Чтобы сократить путь, геолог свернул с дороги на тропку, идущую через заброшенные отвалы.

Около входа в одну из старых шахт группа рабочих грузила руду на таратайки. Никого из них не удивило, когда Тарасов остановился и начал перебирать белесые куски оруденелого кварца.

— Откуда руда? Со второго горизонта, с западного штрека? Целики выдираете?

— Нет. С третьего, с востока.

— Что, опять завал перебирали? Но там же и руды-то почти нет.

— Нет, вроде маленько осталось.

— Интересно. Почему же ничего не сказали? Большой целик был? Все вынули?

— Почему целик? Из забоя берем, как положено.

— Ничего не понимаю!

— Так, товарищ уполномоченный, там же ваш помощник все время. Он лучше знает. Наше дело возить.

Тарасов почти бегом спускался по стареньким лестницам. Только у перехода на второй горизонт он остановился, чтобы зажечь карбидку, и немного успокоился.

Там, куда его направили рабочие, он был и никакой руды не видел. Мелькнула мысль, что второпях пропустил скрытый завалом сохранившийся участок жилы в старых работах. Конечно, не исключено, что старатели стали выпускать и сортировать закладку — смесь руды и породы. Бывало же прежде, что какой-нибудь горный. десятник или артельщик, повздорив с хозяином, а то и про запас отправлял порцию хорошей руды в закладку. Но гадать было не к чему. До третьего горизонта оставались считанные метры.

Еще от шахтного ствола Тарасов услышал голоса людей, равномерные удары молотков о бур, скрежет тачки.

Работу вели невдалеке от того места, где геолог говорил с Устиновым о сбросах и выклинивании жил. Уж этот-то участок он излазил весь и вдоль и поперек. В чем же дело?!

— Поберегись! — крикнул откатчик, везущий тачку с рудой. Следом за ним показалась знакомая фигура Устинова.

— Кто же это тебе проболтался или сам сообразил? — спросил старик.

Тарасов опешил.

— Что все это значит?

— Просчитался ты, Михайло Федорович! Мы уже совсем было собрались в обе стороны метров по десять биться, а она оказалась на втором метре, да и аккурат вправо. Хорошо, что я левую рассечку не начал. Сил не хватало.

— Жила?!

— Она самая.

— Что же ты тянешь, черт полосатый, показывай! — закричал Тарасов.

— А кто тебе не велит. Смотри!

В следующую минуту геолог был в забое нового штрека. От почвы и до кровли шла та самая жила, о которой он столько мечтал. Тот же бело-серый кварц, те же пятна окислов железа, та же мощность, что были до сброса.

— Вернулась, выходит, потеря-то наша, по-твоему расчету, как Устинов нам толковал, — говорил кто-то из забойщиков взволнованному, ничего не слышавшему Тарасову.