Спасение челюскинцев - [38]

Он даже похлопал машину по фюзеляжу, как лошадь.

Вылетели 21 марта развернутым строем в виде римской пятерки.

Шли вдоль отвесных, извилистых берегов. Забрались на высоту две тысячи пятьсот. Открылись сверкающие шпили Корякского хребта, покрытые снегом. Над вершинами клубился морозный пар.

Дул сильный встречный ветер, машины кидало из стороны в сторону. В таких случаях всегда особенно внимательно прислушиваешься к работе мотора: сесть-то негде.

«Нет, за три часа не долетим, — подумал Молоков. — Машины перегружены, и этот подлый ветер…»

Справа был замерзший океан с темными полосами дымящихся разводий.

И вдруг раздался треск, и самолет вздрогнул — Молоков внутренне напрягся: неужели падаем?

Некоторое время он чего-то ждал и прислушивался к гулу мотора.

«Кажется, не падаем, — подумал он. — Если несколько секунд продержались, протянем и дальше. Что же это было? А вот и счетчик оборотов отказал. Ничего. Какая же это у нас скорость? Вряд ли больше восьмидесяти километров: уж больно силен встречный ветер».

Горы и море остались позади, пошла бесконечная тундра.

«Ну, тут проще», — подумал Молоков.

А Каманин в этот момент думал: «Ничего не видно, никаких ориентиров. Плохо здесь штурману. То ли дело на материке, иди себе вдоль железной дороги, а если что не ясно, опустись да прочитай название станции на здании вокзала».

Штурман доложил Каманину, что через пять минут будет Мейныпильгино.

Но через пять минут полета Каманин ничего не увидел. Неужели штурман ошибся? И, только приглядевшись, он увидел три белых домика и длинную металлическую трубу, укрепленную тросами на случай пурги. Это, кажется, и есть консервный заводишко.

Каманин первым зашел на посадку, сел, почувствовал, как машину затрясло на снежных застругах, и несколько растерялся: из-за снега, который бил в лицо, невозможно было определить, с какой скоростью рулишь. И на земле нет ни одного видимого ориентира, сплошная крутящаяся, обжигающая холодом белизна.

«Это похуже, чем ночной полет», — подумал он.

Четыре самолета кружились в воздухе, ожидая, когда командир даст «добро» на посадку.

Каманин расставил флажки и лег на землю, изображая посадочное «Т» раскинутыми в стороны руками.

Все приземлились благополучно.

«Ну, не так страшен черт, — подумал Каманин. — И нечего нас пугать».

Все население поселка Мейныпильгино, одиннадцать человек, вышло встречать каманинцев.

— Что скажете, Василий Сергеевич? — спросил Каманин у Молокова.

— За все время полета я не видел ни одного клочка земли, где можно было бы сесть так, чтоб сломать только машину и не разбиться самому, — улыбнулся Молоков.

Только тут, на земле, он понял, что произошло в воздухе: в полете сорвало обтекатель винта.

Пока заправлялись бензином, стало темнеть.

— Полетим? — спросил Каманин у Молокова.

— Новые трассы лучше осваивать в светлое время, — осторожно намекнул Василий Сергеевич.

— Пожалуй, вы правы.

— В хорошую погоду и светлое время надо летать до упора. Но надо уметь и пережидать и ночь и пургу. Товарищи, — обратился Молоков к зимовщикам, — нет ли у вас самоваров?

— Как же это нет! — обиделись заросшие бородами краснолицые зимовщики. — И чай у нас прекрасный. И не только чай, а кое-чего и покрепче для согреву.

Зимовщики Мейныпильгино изнывали от чувства гостеприимства.

— А баня есть?

— И баньку для вас истопим.

— Нам надо моторы заливать горячей водой. Они у нас водяного охлаждения. На всех нужно сорок ведер воды. Сумеете согреть нам сорок ведер к утру?

Северяне заверили, что вода будет.

Летчиков поселили на фельдшерско-акушерском пункте.

Уже перед сном, лежа на койке, Каманин спросил Молокова:

— Как вы думаете, Василий Сергеевич, хоть один самолет из нашей группы доберется до лагеря?

— Доберутся два, — очень просто сказал Молоков.

Все задумались.

«Вообще стариков надо слушать, — подумал Каманин. — Но почему он сказал «два»? И кто эти «два»?»

Старику Молокову недавно стукнуло тридцать девять лет.

В Мейныпильгино стало известно, что базу спасения перенесли в Ванкарем. Маршрут полета, следовательно, менялся, и лететь уже приходилось не через залив, а через Паль-Пальский хребет.

Стояла на редкость прекрасная погода. Светило солнце, окруженное белой радугой, летели серебряные иголки замерзшего тумана. Дым из печных труб поднимался сперва кверху, но на высоте перегибался и образовывал арки.

Все население Мейныпильгино готовило для летчиков воду и подвозило к самолетам баки, закутанные в оленьи шкуры.

И когда уже все было готово, оказалось, что на самолете Бастанжиева мотор не хочет запускаться.

— Отставить! — приказал Каманин. — Догонишь нас.

Вылетели вчетвером. И сперва все было без приключений. Но над горами началось. Самолеты словно взбесились и перестали слушаться рулей. Высотомеры показывали что-то несусветное: за две секунды высота падала на триста метров, но вот падение прекращалось, летчиков вдавливало в кресла, и машины начинало подбрасывать на сотни метров. Горы, казалось, были и сверху, и снизу, и сбоку. Самолеты то кренило, то заставляло опускать нос, то задирать.

«Неужели это конец? — подумал Каманин. — А как же челюскинцы? Как это говорит Молоков? «Робость у летчика исчезает, если он хорошо знает матчасть и представляет все, что происходит внутри самолета». Я вот все представляю, а от этого мне ничуть не легче. Впрочем, я никак не могу представить, почему еще не отвалились крылья в этой свистопляске. Спокойно! Надо набрать максимальную высоту, чтоб ослабить влияние воздушных потоков над горами…»