Спасение челюскинцев - [27]

С этой минуты начиналась тяжелая жизнь радистов. Кренкель проворчал:

— Теперь буду в радиорубке, как собака на привязи. Впрочем, радиорубки, считай, уже и нет.

Судно погружалось в пучину морскую рывками.

По столу в радиорубке покатились карандаши.

Гидролог Хмызников влетел в свою каюту и бормотал под нос:

— Главное, не забыть чего-нибудь важного…

Но под руки лезли совершенно бессмысленные вещи — бритва, трубка, деньги, все это было сразу отброшено в сторону.

Увидев в шкафу элегантное заграничное пальто и шляпу, Хмызников иронически улыбнулся.

— Все это чепуха, — сказал он, — мне нужно вот что. Журналы, записные книжки, таблицы для текущих астрономических обсерваций… Планшеты наблюдения за дрейфом… Инструменты… Хронометр надо завернуть в куртку, чтоб не разбить. Да и куртка пригодится.

Стоял шум, скрип, треск, звон битого стекла, звучали команды.

— Что с судном? — спросил Хмызников, столкнувшись в проходе со штурманом.

— Безнадежно… Завяжите свои карты во флаги расцвечивания, они теперь ни к чему.

— Благодарствуйте!

«Челюскин» погружался носом. Вентиляторы свистели и ревели — это вырывался воздух из трюмов, заполняемых водой.

Хмызников влетел в каюту Гаккеля, ссыпал в портфель негативы, фотоаппараты и бинокли, потом кинул туда циркуль и транспортир.

Он хотел разбить иллюминатор, чтоб передать свои вещи на лед, но в последний момент не решился: пожалел судно.

И вдруг Хмызников увидел Дору Васильеву с Кариной на руках.

— Почему вы здесь? — изумился он.

— А что, разве пора высаживаться? Мне муж ничего не сказал.

— Вам давно пора быть на льду.

«Челюскин» погружался, вздрагивая всем корпусом.

Трех поросят, которые за рейс превратились в огромных свиней, попытались спихнуть на лед, но те уперлись.

Печник дядя Митя Березин, который по совместительству смотрел за поросятами, наотрез отказался закалывать своих питомцев, и на его суровом лице блеснули слезы.

Напором льда разорвало левый борт, сдвинуло паровой котел и сорвало трубы. Горячий пар с шипением и свистом заполнил помещение. На какое-то мгновение ярко вспыхнул свет и погас — произошло замыкание. Электропроводку рвало, как паутину. Дышать из-за обжигающего пара было невозможно. Темнота усиливала неразбериху.

А снаружи трещал мороз и завывал северо-восточный ветер.

Проносясь через камбуз, штурман увидел противень с аккуратно разложенными горячими пирожками.

— Э-э, черт! — выругался он и схватил один пирожок. — Товарищи, выносите самолет!

Палуба оказалась уже на уровне льда, что существенно облегчило выгрузку самолета. Только успели самолет перенести на лед, палубу стало заливать.

А на торосе удобно устроился кинооператор Аркадий Шафран и крутил ручку своего аппарата.

Гудин топором перерубил найтовы, крепящие строительные грузы и бочки.

— Теперь все, что плавает, само всплывет, — сказал он.

— Все долой с корабля! — приказал капитан. — Немедленно!

Нос «Челюскина» ушел под лед.

С кормы спрыгнули последние, кто оставался на борту. Неспеша сошел Шмидт.

Воронин остался один и осмотрелся — никого. Вот что-то увидел под ногами, поднял, это были сапоги, и швырнул их на лед.

И тут неожиданно возник завхоз Могилевич с трубкой в зубах.

— А это что еще такое? — разозлился капитан, его, казалось, больше всего рассердила трубка и невозмутимый вид завхоза. — Немедленно на лед!

— Прыгай! — кричали со льдины. — Начнется водоворот — утянет!

Могилевич перенес ногу через поручни и о чем-то задумался. Поглядел налево, потом направо, не выпуская трубки. Похоже, что он не решался прыгать. И тут бочки и бревна сорвались с места. Мгновенье — и Могилевич остался под ними. Одно бревно зацепило капитана, но он ухитрился выпрыгнуть за борт. Над поверхностью взметнулся руль и гребной винт. Всех обдало гарью и сажей, выброшенными из пароходных топок, — это был последний вздох «Челюскина».

Вспотевшие после аврала люди, с чумазыми от копоти лицами, в промокшей обуви, как бы остолбенели. Не хотелось верить в реальность происходящего. Еще час назад судно казалось прочным и надежным жилищем. Неужели этот громадный и могучий пароход всего-навсего игрушка в руках стихии?

— Точно деревня сгорела, — вздохнул печник дядя Митя Березин. — Осталось место гарное.

И тут все зашевелились.

Белесая клубящаяся муть была ограничена едва заметными торосами, потому мир казался тесным. Бесконечность угадывалась только по гулкости пространства и вою пурги.

Глаза слепило, лица обжигало, мокрая одежда, заледенев, сковывала движения.

Но сколько можно страдать и недоуменно разводить руками? Надо ставить палатки и собирать разбросанные по льдине вещи в одно место.

Кренкель занялся наладкой радиоаппаратуры, которую он внес в первую, кое-как установленную палатку с провисшим потолком. Женщины и дети приютились в уже давно поставленной «научной» палатке физика Факидова.

Отвертка, плоскогубцы и нож покрылись инеем. Эрнст Теодорович ворчал себе под нос, проклиная мороз и хилую радиомачту, похожую скорее на удилище.

Но вот послышался легкий звон включения радиоламп, который Кренкель, скорее, почувствовал руками, чем ухом. Покрутил ручку настройки, в палатку ворвался развеселый американский фокстрот.