Спасенье погибших - [11]

— Почему «из некоего Карлейля»? Если угодно, вот вам из некоего Некрасова, и тоже очень кстати к нашей писательской жизни, даже где-то ближе, цитирую: «Братья-писатели! в нашей судьбе что-то лежит роковое: если бы все мы, не веря себе, выбрали дело другое — не было б, точно, согласен и я, жалких писак и педантов, только бы не было также, друзья, Скоттов, Шекспиров и Дантов! Чтоб одного возвеличить, борьба тысячи слабых уносит — даром ничто не дается: судьба жертв искупительных просит». Конец цитаты. Стихотворение «В больнице».

— Ситуацию не надо раскачивать, — отрубил Владленко. — Давайте без цитат.

«Ну и что, — вяло думал Федор Федорович, — толку-то что от вашей начитанности, писали бы лучше, уж вас-то самих и под пистолетом не процитируют».

Тут уже и я, как преподаватель литературы, заимел право подумать, что вот если бы кто взялся написать о тысяче слабых, которых, по выражению Некрасова, «борьба уносит», то вряд ли смог бы: где их теперь, слабых, взять? Все они сильные, сила их в безразличии ко всему, кроме себя, кроме своей устроенности. Плохо кому — они тут же заявят, что им еще хуже. Лучше кому — а чем мы хуже, почему нам не лучше? Но это я могу с чужих слов думать, тот же Олег рассказывал в лицах, как тут бывает: обнимут и нож в спину воткнут.

— А ведь вы зря скрываетесь в больницу, — прорезался сочувствующий Михаилу Борисовичу голос Петрина. — У нас общий участковый врач, она, Оксана Далиловна, просила на вас подействовать. Говорит, что вы мнительны и на себя напускаете. Конечно, у вас столько нагрузок, потеря была бы ощутимой, я говорю: Оксана Далиловна, что ж это так, ведь у нас есть люди, с шейным остеохондрозом живут, что ж это Михаил-то Борисыч так, ведь еще совсем молодой. Она: «Да уж пусть полежит, анализы проверим».

Карандашик председателя простучал по столу, и будто по этой команде зазвонил телефон. Трубка не была снята. Небось звонили бы по вертушке, так не посмотрел бы на заседание, нет, это городской телефон, а вдруг кто из телефонной будки, на это ему наплевать — так подумал каждый второй.

— Утверждаем вчерне тезисы, так? Кой-что еще подработаем, о выступающих договоримся в рабочем порядке, но вот беспокоит меня бытовая часть клятвы. Кто бы, э-э, смог проинспектировать? (Молчание.) Наши контролеры задействованы на перевозке мебели, имущества, а также остального к последнему приюту. Кто бы из присутствующих, э-э, смог бы? (Молчание.) Идея Ивановна, вы не находите, что мы здесь как-то в своей текучке обуднились в какой-то мере, теперь, видите, даже и похороны становятся календарными, тоже превращаются в будни, а вы редко у нас бываете, свежий глаз, вы, э-э, не согласились бы, вот и товарищ с вами, ведь вы (мне) из литературного актива, та-скать, на подходе, та-скать, еще придется решать общие вопросы…

Мы с Идой вышли.

— Феде надо одно — отделаться побыстрее, — объясняла Ида, — и что бы кто бы ни сказал, ему плевать. Не он распускает язык, мы. Прикажут — подтянет. Ему кисло, конечно, на его месте: никому не угодишь. С одной стороны, не смей ослушаться, с другой — проявляй инициативу. Это как статья на строительство, возьмут ее с потолка, а потом: не израсходуешь — втык, перерасходуешь — втык, а где норма, где мера, никто не знает. Идем, Леша, идем, прослушаем бытовую клятву, раз велено.

Из комнаты слышалось монотонное чтение одного человека, а по временам вступало много голосов. Войдя, мы встали у дверей. Видимо, для экономии верхний свет был погашен, а так как день уже был короток, то в комнате стоял полусумрак. По всей вероятности, репетиция заканчивалась. Чтец говорил быстрой, но отчетливой скороговоркой:

— Ой, покойный Илья Александрович так мечтал, так мечтал о третьем этаже своей дачи, ой, клянемся, что его мечта сбудется в третьих этажах дач его родных и близких. Хором!

— Клянемся! — сказал хор, а чтец продолжал:

— Ой, покойный Илья Александрович мечтал о втором гектаре леса, о заборе вокруг этих гектаров и о себе, собирающем грибы за этим забором. Ой, неужели эта мечта не воплотится в наших добавочных гектарах, наших заборах, наших грибах?

Хор без напоминания грянул:

— Воплотится!

— Ой, покойный Илья Александрович никогда не носил платинового перстня с бриллиантом в алмазах, ой, неужели никто из нас не наденет его?

— Наденет! — взревел хор.

— Ой, покойный Илья Александрович не успел одарить нас серебристыми песцами, голубыми норками, соболями Баргузина. Ой, успеет ли кто-то другой подарить нам все это?

— Успеет! — Хор выходил на высокие ноты.

Инспектор Пепелищев

В нижнем этаже рисовали проект надгробия. Куда бы и спешить, но родственники настаивали, торопились в смету заложить: «А то как останемся без сметы, где потом набрать вам платить», — объяснял один из родственников молодому бородатому художнику. Тот во рту держал карандаш, кивал и вскоре отошел от листа ватмана, расстеленного на рояле.

— Но это так, прикидочно, конспективно, так сказать.

Присутствующие, а среди них мы с Идой, пожарник с засохшим венком, оставшимся от предыдущих похорон, еще кто-то, уставились в рисунок, в завихрения линий. Помолчали. Наконец раздалось чье-то мычание, которое оповещало о близких, формирующих мысль словах, все обратились в слух, но мычание разродилось лишь междометием «мм-да». Тогда за объяснение взялся автор: