Спасатель. Жди меня, и я вернусь - [23]

В наступившей тишине, нарушаемой только неторопливым тиканьем часов да потрескиваньем дров в камине, Андрей взял со стола стакан и сделал глоток.

– Действительно, отличный виски, – сказал он. – Да, вы правы, это все меняет. Что ж, Виктор Павлович, я весь внимание.

Прежде чем заговорить, Стрельников хлебнул виски и покосился на часы, которые, будто только того и ждали, с хрипом прочистили медные легкие и начали гулко, заставляя воздух мелко вибрировать, бить пять.

Глава III. Конец света

1

К вечеру мороз еще больше ослабел и снова пошел снег. Крупный, пушистый, в самом деле похожий на клочья ваты, изображающей снег на детском утреннике, он в полном безветрии беззвучно падал с черного неба, покрывая все вокруг медленно, но верно утолщающимся белым пуховым одеялом. В лесу за забором с громким треском обломилась не выдержавшая его веса ветка. Нагревательные элементы на крыше главного корпуса пансионата были включены на полную мощность, и, касаясь зеленой металлической черепицы, снег таял, струями холодной водицы стекая по водосточным желобам и трубам. Зато флигель, в котором жила обслуга, и сторожка у ворот превратились в домики сказочных персонажей, словно присевшие на корточки под тяжестью низко, почти до земли, надвинутых снеговых шапок.

Часы показывали уже половину одиннадцатого, когда от главного корпуса, оставляя в свежем снегу четкие рельефные отпечатки протекторов, отъехал большой черный «шевроле» главврача Семена Тихоновича. Почти беззвучно подкатив к воротам, он плавно затормозил. В испускаемых его ксеноновыми фарами конусах яркого света, заслоняясь рукой от этого слепящего сияния, появился охранник Николай Зубов; лязгнув засовом, он отпер ворота и поочередно развел створки, открывая внедорожнику путь. Фары выхватили из наполненной отвесно падающими хлопьями темноты участок вздыбленной ледяными буграми, исполосованной глубокими колеями проселочной дороги и дремлющий по обе стороны от нее заснеженный еловый лес. Машина тронулась; проезжая мимо охранника, главврач благожелательно кивнул на прощанье, и Николай помахал в ответ рукой в трехпалой солдатской рукавице.

Когда красные точки задних габаритных огней «шевви» скрылись за поворотом, он закрыл и запер ворота. Снег продолжал бесшумно сыпаться из темноты, невесомым пухом оседая на плечах и цигейковом воротнике камуфляжного бушлата. Бросив недовольный взгляд на стоящую у входа в сторожку деревянную лопату, Николай совсем уже было собрался вернуться в тепло, но перед уходом по укоренившейся с недавних пор привычке посмотрел на главный корпус. Предчувствие его не обмануло: в третьем от угла окошке второго этажа вспыхивал и гас яркий голубой огонек вмонтированного в корпус зажигалки светодиодного фонарика. Стоя на освещенном уличным фонарем пространстве перед воротами, Зубов дурашливо козырнул, коснувшись рукавицей края старой солдатской ушанки. Фонарик погас и больше не включился, из чего следовало, что поданный охранником сигнал замечен и понят.

Николай вернулся в сторожку, где на столике с остатками немудреного ужина помаргивал подслеповатым черно-белым экраном старенький портативный телевизор. По телевизору показывали боевик, который Зубов давно хотел пересмотреть, но в полной мере насладиться предлагаемым зрелищем, видно, опять была не судьба: телевизор телевизором, а уговор дороже денег. Тем более что деньги уже получены и, более того, истрачены до последнего рубля.

Первым делом Николай присел за пульт видеонаблюдения и отключил наружную камеру номер три. Соответствующий квадратик на разделенном на секторы мониторе погас, изображение на нем пропало, сменившись слепым черным фоном. Не задержавшись ни на секунду, чтобы ненароком не попасть во власть колдовских чар «голубого друга», охранник протопал в крошечную кладовку, по совместительству служившую им со сменщиком гардеробной, и открыл стоящий в углу старый трехстворчатый шкаф. Сдвинув в сторону свою городскую одежду, он раскопал наваленную на дне шкафа кучу тряпья. Под ней обнаружились два картонных ящика: один – закрытый и запечатанный клейкой лентой, а другой – вскрытый, из которого торчали длинные тонкие горлышки трех бутылок. Неделю назад ящик был полнехонек, но с жаждой не поспоришь, а коньяк, увы, не наделен способностью к самовоспроизводству, как бы этого ни хотелось российским, да и всем прочим, сколько их есть на белом свете, выпивохам.

Николай вынул из ящика и растолкал по карманам бушлата две бутылки, снова прикрыл свой нехитрый тайник тряпьем и вышел из сторожки. Из окна расположенной на втором этаже палаты за ним наблюдали – как он не без оснований предполагал, с большим нетерпением, – и, когда он приблизился к зданию главного корпуса, окно беззвучно приоткрылось. Свет в комнате не горел; в темной щели, белея, возник полиэтиленовый пакет. Сжимавшая его рука высунулась из окна почти по локоть и разжала пальцы. Пакет, чуть слышно шурша, начал плавно опускаться вниз на прочной, рассчитанной на хорошего сома, рыболовной леске.

На первом этаже, точно под палатой номер двенадцать, постоялец которой в данный момент злостно нарушал правила внутреннего распорядка пансионата, располагалась кладовая, в которой старшая сестра Изольда хранила лекарства – в том числе, разумеется, и препараты группы «А» – то бишь, говоря по-русски, наркотики. Окно кладовой было забрано изнутри прочной стальной решеткой и, как и железная дверь, оборудовано охранной сигнализацией. Проникнуть в кладовую в этот поздний час никто не мог, а значит, случайных свидетелей творящегося безобразия можно было не опасаться.