Спасатель - [4]

Прозвенел звонок. Ася и Вараксин все стояли у двери.

— Потому она мне определенно нравится. Руку на сердце положа.

В классе было тихо.

— Веденеева, ты? — Это Лариков ей обрадовался от души. Ася видела. — Боже мой! Какими судьбами? Сколько лет? Сколько зим?

— Одно, — ответила. — Лето одно. И вот еще зима.

Перемена. Шум, ор, гвалт.

Кто-то кого-то волтузил в углу. Кто-то за кем-то гнался. Кто-то жадно читал учебник.

Вараксин наблюдал издали. Притулились к подоконнику.

— Как живем, Веденеева?

— Спасибо. Омерзительно…

Хотел улыбнуться шутке, покосился. Но понял, что это всерьез.

— Иль не фэ жамэ рьян утрэ!

— Это еще что такое? — изумилась Ася.

— Это, Веденеева, я опять по языку в аспирантуру провалился. Вот взял себе за правило: особо поражающие меня вещи формулировать по-французски.

— Я поразила?

— Уи.

— Шарман.

— Ты где? — спросил Лариков.

— В медицинском. И еще замужем.

— Нравится?

— Где? В медицинском? Или замужем?

Лариков нашелся не сразу.

— Мой муж — Григорий Ганин. Он из «В», из параллельного. До конца не дотянул. В ПТУ пошел. Из девятого. Не припоминаете?

— Не очень. Мне бы увидеть — я сразу вспомню. А так — не очень…

— Напрасно. Потому что он теперь закройщик. У него удивительный, видите ли, к этому делу вдруг талант прорезался. Все как с ума посходили. Вот уже скоро год. Образовалась жуткая очередь. Он, представьте, трудится как пчелка. А очередь совсем не рассасывается. Но вас я могу устроить. По-семейному. Без очереди. По блату, хотите?..

— Черт его знает, — промямлил Лариков.

— У него родители — подполковники.

— Это как?..

— Очень просто. Отец обыкновенный подполковник. Он на пенсии уже, правда. А мать — медик. Военный врач. Но тоже подполковник. Они нам кооператив построили. Две комнаты. И раздельный санузел. Хорошо?

— Хорошо, — опять похвалил Лариков.

Вараксин маячил в отдалении. Случайно встретились глазами. Вараксин приветливо улыбнулся. И Лариков ему издали тоже.

— Ну спасибо тебе, Веденеева, что зашла, — вдруг стал прощаться. — Молодчина, что не забываешь нашу, так сказать, альма матер…

Ася пристально глядела на него.

— Тебя сны не мучат? — спросила тихо.

— Это что с тобой, Веденеева? — изумился Лариков. — Отчего ты вдруг со мной на «ты»?

— Я, видите ли, вру очень много, — сказала Веденеева, и видно было, что это всерьез. — В последний год особенно. Это прямо что-то удивительное. Бывает, неделями слова правды не говорю. То ли это жизнь так складывается, то ли еще почему… Только вдруг невыносимо мне как-то все это стало. Такое мое лживое положение. С чего-то эту жуть ломать начинать надо? — спросила она, но Лариков промолчал.

— Вот вас, к примеру, уже давно про себя на «ты» зову. Наверное, и в быту так надо?..

Он опять не ответил.

— А про сны я вот почему сказала. Вы, может, помните, в девятом на картошку ездили. Там дождь пошел. Не припоминаете? Это естественно. Мало ли дождей… А я запомнила. Дерево там росло. Посередине поля — одно. Большое. Под этим деревом мы от ливня и спрятались. Вы и я. Рядом стояли. Вот этот ливень мне ночами все и мерещится отчего-то.

Лариков молчал.

— А вы позеленели, — почти без всякого перехода вдруг пожалела его Ася. — Стареть начинаете, что ли? Вам сегодня сколько стукнуло?

— Ты и это помнишь?..

— А как же? Мы вам как-то всем классом поздравление сочиняли. В стихах. «И много-много светлых дней среди друзей-учителей…». Исключительная ахинея, а?.. Так сколько?..

— Тридцать три.

— Смотри-ка, Лермонтова уже шесть лет как застрелили… Правда, Пушкину еще четыре жить.

Вараксин глядел на них издалека.

Стояли посередине бедлама перемены. Потом опять раздался звонок.

…А дерево, правда, когда-то было. Дерево. И ливень. Рядом стояли — Ася не сочиняла. Вдруг вышло солнце. А дождь не переставал. Только стал светиться насквозь. Неправдоподобно. Будто ртуть сквозь листву с небес…

В зеркалах парикмахерской многократно отражался Виля. Его шевелюра большей частью уже была рассыпана по простыне, в которую он был замотан по шею. Стриг Паша. Тот самый «человек-оркестр».

— Я думаю, договорились? — спросил Виля. Паша ловко выполнял стрижку «под нуль».

— Тебе по-русски говорят? — удивлялся Паша. — Ну нету у нас ни секунды. Целый день на работе все. И репетировать негде. И некогда. По ночам, говорю, на остров ходим.

— Ночью — хоть на Луну. Мне вечер нужен. Один. Для матери.

— Ну ангажированы мы, ексель-моксель, — опять мотал головой Паша. — Свадьба у нас. Халтура.

Стричь кончил. Помел мягкой кисточкой по голубоватому черепу.

— А ты зачем «под нуль» просил? — запоздало поинтересовался Паша. — В военкомате вроде теперь не требуют.

— Жарко, понимаешь, — серьезно отвечал Виля, — под шевелюрой мозги слипаются. Свежести охота. Озона.

— Какого озона? Где? — не понял Паша.

— Вот здесь. — Вилька постучал себя кулаком по лбу. — Взбрызни… — попросил он.

— Боюсь, щипать будет, — засомневался Паша.

— Бог терпел и нам велел, — уперся Вилька.

— Зачем тебе?.. — Паша пожал плечами.

— Говорю же тебе, для матери. Она любит.

Паша взял флакон, надавил грушу. Взбрызнул. Действительно, адски щипало.

Старшина аккуратно вырезал ножницами из рядка Вилиных фотографий одну. Вырезал, наклеил в угол дела.