Созидая человека - [11]

„Пора варить кашу для Нинульки. Помоги мне. Достань, пожалуйста, кастрюлю!“ Бабушка приготовила манную кашу, а ты важно несешь тарелку с кашей сестренке.

„Давай поведем Нинульку на прогулку!“ На улице ты не хотел подпускать меня к коляске, вез ее осторожно, без шалостей.

„Не шуми, пожалуйста, она только что заснула!“ И мы показывали тебе, как на цыпочках надо выходить из комнаты, где растет во сне твоя сестренка. „Поиграй с Нинулькой, пока я занята!“ На тахте ты начинал забавлять ее, смеша разными манипуляциями. Сестренка пищала и прыгала от восторга.

„Присмотри, пожалуйста, за ней, пока дома никого нет!“ Ты оставался один с сестренкой на десять-пятнадцать минут, может, и дольше, а затем докладывал обо всех ее малейших проказах.

„Приведи, пожалуйста, Нинульку из детского сада!“ Ты тогда „был уже в первом классе, детский сад находился рядом, и ты с радостью ходил туда за сестренкой. Ты гордился этим поручением.

Но я рассказываю не о том, как воспитывали девочку, а о том, как воспитывали в тебе заботливого, чуткого мальчика.

Мы с тобой готовили сюрпризы маме, бабушке, сестренке ко дню их рождения; порой, оставшись одни, убирали квартиру; мыли посуду, готовили обед, чтобы порадовать маму.

На тебя возлагали заботу о комнатных цветах. Мы радовались каждому новому лепестку и бутону. „Это плоды твоих забот!“ — говорила бабушка. Во дворе мы посадили дерево, и ты поливал его.

Упрочить доброту, чуткость, отзывчивость в ребенке, породить в нем чувство сопереживания — дело не из легких. Среди других способов, которые мы применяли „с этой целью, был и такой, довольно распространенный. Мы им пользовались примерно в следующих формах. — Мама, ты не замечаешь, какой Паата становится добрый?“

— Да, я сама хотела сказать, вчера он так помог мне… Мама и бабушка говорят в другой комнате, тебя только что уложили, и ты должен уснуть, но суть разговора задевает тебя…

— А вы знаете, как вчера мой внук меня порадовал! — Бабушка разговаривает в парке с женщиной, сидевшей рядом с ней на скамейке. Они познакомились здесь. Ты играешь тут же и готов повторить те же доблестные поступки, которыми так она гордится.

Было ясно, как поощряли тебя такие „случайные“ разговоры, без твоего участия, за „твоей спиной“ — о твоих хороших делах и поступках, о твоей чуткости и отзывчивости.

Но может, в этом была доля тщеславия, может, ты немного играл в отзывчивость, доброту, хорошие поступки? Что же, неплохо, если даже в игре (пока в игре!) ты усваиваешь какие-то нормы“ морали. В игре, как теперь склонны говорить, моделируется будущая социальная жизнь ребенка.

И все же мы с нетерпением ждали такого проявления твоей чуткости и сопереживания, которых нельзя было приписать игре. Чувство сопереживания — это частица твоего сердца, твоей души, твоей жизни, которую ты преподносишь человеку в дар.

Я не забуду тот прекрасный день, когда я обнаружил в тебе рождение такого чувства. Нет, не думаю, что я переоценил это событие, не смог вникнуть в его психологическую суть. Это действительно было сопереживание, чувство своей вины перед другими, чувство сожаления. Вот как оно родилось.

Стоял теплый майский день, тебе было тогда чуть больше пяти. Мы отправились в поход на близлежащие горы. Была с нами Мака, твоя двоюродная сестра, на год старше тебя. Вы бегали, собирали цветы, смеялись. И вдруг умолкли. Я увидел вас сидящими на корточках, вы что-то внимательно рассматривали. Я подошел. На стебельке полевого цветка сидел кузнечик, прозрачно-зеленый, с тоненькими длинными крылышками, с усиками. Он неожиданно раскрыл крылышки и сделал длинный скачок. Вы весело погнались за ним и опять, сидя на корточках, долго изучали его. Он, видимо, решил поиграть с вами: скок — и вы за ним, опять скок — и опять вы за ним. Вместе с кузнечиком вы бегали по всему полю и смеялись.

Наконец, кузнечик сел на асфальтированную дорогу. Теперь мы втроем окружили его.

— Какой ты красивый… Что ты ищешь? — начала задавать ему вопросы Мака. Но кузнечик раскрыл крылышки и собрался было сделать прыжок, как ты ни с того ни с сего накрыл его ногой. Мака вскрикнула:

— Не смей!

Ты поднял ногу — и мы увидели раздавленного кузнечика.

— Зачем ты это сделал? — сказала Мака, обиженная до слез. Ты молчал.

— Да, сегодня мама уже не дождется своего кузнечика. Она, наверное, будет горько плакать! — Я был огорчен, но не бранил тебя. — Кузнечик уже никогда не будет прыгать и шалить… И цветы напрасно будут его ждать!..

Мы поднялись и пошли дальше. Я предложил вам сесть в тени под деревом и позавтракать. И как будто все уже было позади, как ты вдруг вскочил и побежал обратно на дорогу. Ты сел на колени перед кузнечиком, лежавшим на асфальте. „Кузнечик больше не будет прыгать… Мне жаль кузнечика…“ Ты рыдал. Мака успокаивала тебя, но ты не слушал ее. „Почему я раздавил кузнечика?.. Мне жалко его… Пусть он живет…“

Я еще не видел такого обилия слез, не слышал, чтобы ты когда-нибудь так плакал. Мне действительно было очень жаль кузнечика, но я радовался твоим горьким слезам, слезам сожаления. „Ничего, сынок, плачь… Может быть, именно сейчас в тебе рождается человек!“