Создатель ангелов - [120]

Его вырвало. Второй раз за день. И он заплакал. Впервые. Впервые за многие годы. У него было чувство человека, испытавшего полное смятение ума и после этого осознавшего, что же он сделал. Вот как он чувствовал себя. Как будто все это сделал он сам. Дети в стеклянных банках. Женщина на полу. Это его работа. Ни на мгновение Кремер не думал о Викторе Хоппе. Он смотрел и видел только то, что натворил сам. Он заставил себя думать над этим на сей раз намного дольше, чем на счет «три», как будто хотел таким образом сам себя наказать. И пока смотрел и плакал, как ребенок, Рекс понял, что все увиденное им никому другому видеть не следует. Что единственный способ уничтожить все это заключается в том, чтобы замести следы. Все следы.

И тогда он сделал то, что уже хотел сделать раньше. Он открыл первую банку и вылил ее. Прямо на женщину. Все содержимое. Формалин, а вместе с формалином и тело, которое попало туда, откуда когда-то вышло. Мухи взлетели черной роящейся массой, но тут же спланировали обратно, гонимые инстинктом размножения.

Его стремление было тоже инстинктивным. Он действовал, чтобы выжить. Он одновременно и понимал это, и нет. Каждое действие было спланировано сознательно, но исполнение происходило по большей части неосознанно. Кремер знал, что делает, но не осознавал, что это делает именно он.

Содержимое второй и третьей банок ждала та же участь. Зародышами дети возвратились на свое место. Он сохранил часть формалина из третьей банки и прочертил им жидкий след по полу по направлению к двери. Потом опять вернулся и поискал другие жидкости, чтобы полить ими пол. Он знал, что этого соотношения и количества жидкостей как раз достаточно, чтобы скрыть все следы.

Подготавливая все это, Кремер совершенно не думал о том, где Виктор и в доме ли он вообще. Это не имело никакого значения.

И когда Кремер совершал свое последнее действие, которое и должно было все уничтожить, он меньше всего думал о Викторе. Он думал о себе. Как, собственно, и всегда.

Глава 11

Времена, когда жители Вольфхайма совершали паломничество в Ля Шапель пешком, давно прошли. Даже тяжеленная статуя святой Риты, которую во время процессии несли шестеро мужчин, теперь больше не покидала церкви, и духовой оркестр, который в былые времена насчитывал двадцать человек и столько же инструментов, сократился до барабана и тубы. Единственная сохранившаяся традиция заключалась в том, что главы епархии каждый год выбирали самого достойного жителя, которому во время крестного пути на голгофу доверялось нести хоругвь. В воскресенье, 21 мая 1989 года, эта честь была возложена на Лотара Вебера. Его выбрали, чтобы как-то подбодрить после потери сына. Поначалу он отказывался, потому что, по здравому размышлению, не сделал ничего выдающегося, но жена сказала ему:

— Лотар, сделай это. Гюнтер гордился бы тобой.

И он делал это только ради Гюнтера, потому что, вообще говоря, не любил быть в центре внимания.

В одиннадцать часов прошла торжественная служба, во время которой пастор Кайзергрубер просил святую Риту уберечь деревню и ее обитателей от несчастий, которые тяжелой ношей свалились на голову некоторых жителей в прошедшие месяцы. Пастор не назвал имен, но Лотар понял, что среди прочих имелась в виду и его семья. Он взял Веру за руку и не отпускал ее всю службу.

После церковной службы целый караван машин направился к Ля Шапели. Присутствовали почти все двести жителей Вольфхайма, и пока они собирались перед входом на голгофу, многие успели дружески похлопать Лотара по плечу и пожелать ему стойкости. Это очень ободрило его.

Ровно в двенадцать часов все были наготове, и процессия могла тронуться в путь. Пастор Кайзергрубер стоял впереди всех и держал жезл с большим серебряным крестом, сразу за ним стоял Лотар Вебер с хоругвью, на которой было вышито название их деревни и изображение святой Риты. За ними шли Якоб Вайнштейн и Флорент Кёйнинг, оба с жертвенными свечами в руках. Остальные жители деревни выстроились в две длинные шеренги: сначала дети, потом мужчины и женщины, пропустив вперед старших. Йозефа Циммермана и еще нескольких стариков везли в инвалидных креслах. Завершал процессию оркестр из двух человек: Жак Мейкерс, туба, и Рене Морне, барабан.

Лотар почувствовал, как по толпе пробежало волнение, когда пастор Кайзергрубер поднял в воздух жезл с крестом, дав тем самым знак, что крестный путь начинается. Шедшие сзади Жак Мейкерс и Рене Морне затянули «Ты призвал нас, Господи», а остальные прихожане начали читать «Отче наш». Это бормотание многочисленных голосов напоминало несущему хоругвь Лотару Веберу жужжание пчел.

В тот полдень стояла удушающая жара, и солнце уже собиралось скрыться за большой грядой облаков. К вечеру, как предсказывал прогноз погоды, должна была начаться гроза.

Когда процессия остановилась у первого стояния «Иисуса осуждают на казнь», по лицу Лотара побежали первые капли пота. Хоругвь оказалась тяжелее, чем он думал, и его приличный костюм был слишком тяжелым для такой погоды. Но другого костюма у него не было. Это был тот же самый костюм, в котором он хоронил Гюнтера.