Союзник - [89]

— Я не считаю себя абы кем, но и не заблуждаюсь на свой счет. К тому же я прекрасно знаю, что она обо мне говорила. Типа я не лучше Фостера, наемник, замаранный весь. В принципе, оно и логично.

Ладно, закрыли эту дебильную тему. Какую-то хрень несем! Через пару дней, может быть, сдохнем, а ты мне тут про Оксанку втираешь. Дон Жуан херов. Война идет, а ты только про телок думаешь.

Услышав подобное заявление, Рома настолько оторопел, что даже не нашелся, что ответить. А его друг, воспользовавшись этой неловкой паузой, поднялся из-за стола и направился восвояси.

Тем временем на четвертом этаже госпиталя, Альберт Вайнштейн зашел в комнату отдыха, чтобы выпить чашку утреннего кофе. Обычно такие моменты доставляли ему радость, так как напоминали о прошлой жизни, но в последние дни врач словно погас. Его действия стали какими-то механическими, а улыбка на лице казалась натянутой.

После публичного разоблачения Дмитрия и собственного признания в принадлежности к «иным», Альберт ощутил перемену отношения к нему. И вроде бы жители Спасской относились к нему по-прежнему, вот только их энергетика была пропитана страхом. Глядя на него, люди опасались, как бы полукровка не причинил им вреда. Эти опасения возникали не нарочно, на уровне подсознания, но, будучи «энергетиком», Вайнштейн не мог этого не ощущать. А ведь еще недавно люди искренне любили его.

Погруженный в свои мысли, Альберт даже не заметил, как в комнату отдыха заглянул Лесков. Шрам на лице Дмитрия по-прежнему темнел синими пластинами чешуи, уродуя его внешность, однако он уже начал затягиваться. В отличие от Вайнштейна, свое новое положение в глазах народа, Лесков воспринимал с куда большим спокойствием. В каком-то смысле он был даже доволен. Те, кто раньше пытались задеть его обидным словом, теперь умолкли, боясь возмездия. А те, кто относились более-менее нормально, стали относиться еще лучше. Возможно, тоже из страха, но это было лучше, чем постоянные насмешки или наигранная симпатия.

— Доброе утро, Альберт, — врач как раз закончил наливать кофе, когда услышал голос Дмитрия. — Можем поговорить?

Вайнштейн обернулся на своего посетителя и равнодушно кивнул. Перемена в настроении Альберта не могла остаться незамеченной, и Дмитрий решил поговорить с ним начистоту:

— У тебя что-то случилось. Расскажи мне.

В ответ Альберт тихо усмехнулся:

— Я бы хотел сказать, что у меня все по-старому, но это будет неправдой.

— Поясни, — Дмитрий прошел в комнату и опустился на стул напротив врача.

— Знаешь, в сравнении с другими нашими проблемами, моя не настолько серьезна, — Вайнштейн заставил себя улыбнуться и уже чуть веселее добавил, — о чем ты хочешь поговорить?

Однако Лесков не ответил. Он продолжал испытующе смотреть на Альберта, пока врач наконец не выдержал и не опустил глаза.

— Я постоянно чувствую их страх, — устало признался Вайнштейн. — Каждый раз, когда заговариваю с ними, когда провожу обследование, когда назначаю лечение. И вроде бы все пытаются делать вид, что ничего не изменилось, тем не менее ко мне перестали водить детей. Как будто я какое-то чудовище…

— Люди всегда боялись того, чего не понимали, — ровным тоном отозвался Лесков. — Когда-то они боялись грома, диких зверей и полнолуния. Теперь появились мы.

В этот момент Альберт снова посмотрел на Дмитрия, и почему-то с этим уродливым шрамом на лице он показался ему старше. Или каким-то образом поменялась его энергетика. Теперь в Лескове чувствовалась какая-то усталость, которая приходит с возрастом или после серьезных жизненных проблем. Проблески юношеской беззаботности, которые прежде хотя бы изредка мелькали в его глазах, окончательно растворились в мрачной синеве. За эти несколько дней Дмитрий сделался старше на несколько лет.

— Ты должен научиться игнорировать чужую энергетику, иначе сломаешься, — сухо добавил Лесков. — Больше нельзя позволять людям влиять на тебя подобным образом..

— Я знаю. Я прекрасно всё понимаю, но почему-то никак не могу закрыться от чужих эмоций. У меня больше не получается. Эта проклятая война сломала все барьеры, которые я выстроил в своей голове. Когда постоянно чувствуешь отчаяние, боль, страх, когда вокруг столько несчастных и потерянных людей…

— Разумеется. Раньше ты жил своего рода в тепличных условиях. Тебя окружали богатые клиенты, красивые женщины, успешные друзья, а сейчас… Любой барьер не выдержит. Но ты обязан взять себя в руки. Не работает барьер, возводи крепость. Надо защищаться, Альберт. Особенно сейчас, когда идет война. Дальше будет еще хуже, и, если ты уже сейчас не можешь выдержать…

Вайнштейн недоверчиво посмотрел на своего собеседника, после чего тихо произнес:

— Ты говоришь, как Бранн. Он еще тогда постоянно твердил мне, что я слишком ведусь на чужую энергетику. И что мне нужно научиться закрываться от нее, а не избегать конфликтов, как я это делал и делаю до сих пор. Якобы это моя слабость. Тогда эти слова меня чертовски бесили. Ему ли с его образом жизни кого-то учить?

— Тем не менее он был недалек от истины, — заметил Дмитрий.

— Парадокс заключается в том, что чистокровные «энергетики» такой проблемы не имеют. Киву говорил, что именно мой вид является самым безжалостным, потому что они умеют закрываться от чужой энергетики настолько хорошо, что глушат даже собственные чувства. Таким образом «энергетические» считаются самыми опасными охотниками на «паразитов». Не «шепчущие», не «теневые» и даже не «блуждающие во сне», а такие, как я.