Союз молодых - [76]

— Аратар, вот тэбэ, аратарствуй!

— Что с ним делать? — спросил Мишка Якут, обращаясь к дружинникам. — Вот что, бабам отдать его!

— Бабы, девки, сюда, берите его!

Женщины сбежались, как собаки, и с криком и визгом набросились на пленника. Похотливый черкес-армянин был из всего низовского отряда самый назойливый и самый бесстыдный. Простодушным поречанкам он задавал непосильные задачи восточного оттенка.

Бабы свалили черкеса и волокли его по земле за руки и за ноги, на ходу обрывая с него платье. Голое тело сверкало, задевая за снег.

— Сделайте над ним то, что он сделал над Митькой! — напутствовал безжалостный Мишка Якут. — Живому засуньте то, что он мертвому засунул. Пускай пожует!

Началась безобразная сцена.

Пака Гагара с каменным лицом подошел к свирепому товарищу.

— Зачем солдатам головы рубил?

— Рубил, не дорубил, — сказал Мишка с угрюмым сожалением. — Наших семнадцать, а ихних одиннадцать, две протолкуевских девки, — нехватило на каждого. Четыре головы отрубил бы, на каждого был бы кусок… Разве отрезать!..

— Тьфу, мара![46] — откликнулся Пака с брезгливостью. — Нам этак не гоже.

— Кому нам? — спросил Мишка с упрямым гневом.

— Нам, максолам, — храбро ответил молодой комсомолец пятидесяти лет. — Да ты не махай, — крикнул он, видя, что Мишка Якут опять сжимает в руке свою обнаженную шашку. — Зверь ты якутский! Вот схвачу это ружье и пропорю тебе несытое брюхо!

И, присоединяя к слову дело, он схватил солдатское ружье и выставил солдатский штык против полицейской шашки.

— Пошел к чорту, — сказал Мишка более уступчивым тоном.

Женщины раздели убитого черкеса и старались устроить из него человеческую статую, в подражание Зеленой протоке.

— Бросьте! — строго крикнул Пака.

— Изничтожили белых на Нижней Колыме, так зароем их в землю, чтоб следов на верху не осталось.

— Мерзлая земля, — недовольно ответили женщины.

Зимою на реке Колыме трудно выкопать могилу. Приходится оттаивать землю кострами, потом рубить ее кайлами.

— А вон талая земля, — ответил Пака, указывая на бывшую усадьбу Протолкуя. Она обратилась в огромную груду углей, которые все еще пылали, оттаивая под собою землю, глубоко и мягко.

На глубоко оттаявшей земле бывшей усадьбы Протолкуя закопали побитых карателей. Протолкуевых девок зарыли на кладбище. Четыре головы зарыли особо и поставили над ними столб. Это место и столб теперь называются Четвери. Жена Протолкуева выжила, но так и осталась ползать по снегу, как выдра. Протолкуй на Сухарной реке не остался и ушел на Похотскую виску, на западное устье Колымы..

XXII

Поразительная весть облетела Колыму: карателей не стало на Сухарной. Перебили и в землю зарыли, чтоб следов наверху не осталось.

Это Пакино крылатое словечко передавалось с заимки на заимку. Рассказывали и про девок и про Мишкины «Четвери» и все удивлялись одному: как мало этих белых и как легко с ними управиться. Только исхитриться.

На Походской Колыме служили благодарственный молебен. Была на Похотской старинная часовня. И прежде туда ежегодно наезжал из Нижнего священник. Но в последние годы это случалось все реже и реже. Возить было не на чем, платить было нечем. И кончилось тем, что припомнили седую старину и церковную службу справляли миряне: Максим Расторгуев, человек «посказательный», грамотный, бывалый, и ссыльно-поселенец из бывших семинаров, со странной фамилией: Чурилка.

В этом году они отпели Рождество, даже воду святили на Иордани рукою самовольной. Так и теперь они ударили в чугунное било, заменявшее колокол, и отслужили молебен: благоверному болярину и воину Викентию многая лета. Во этот болярин Викентий был не тот, что в Середнем. Это был просто Викеша Казаченок, надежда и утеха партизанов.

Ибо, замечательное дело, победу на Сухарной связала Колыма с именем Викеши Казаченка. Про Паку и про Мишку Якута знали все, что было и даже что не было, а все же говорили о максолах: «Вот эти никому не поддадутся. Из молодых да ранние»… И клятву вспоминали Викешину: не вешать ружья, пока не перебьет всех гадов-людоедов.

Вот и исполняется клятва. Первую партию взяли. Про то, что Викеша с максолами вовсе даже не был на Сухарной, никто и знать не хотел. Пака и Мишка не годились в начальники. Викеша настоящий начальник, молодой и удалый. Другого такого нету.

И еще льстило колымчанам, что есть у них собственный Викентий. Сын на отца, Авилов на Авилова.

Историю полковника Авилова знала теперь вся Колыма. И про старшего Викентия и Дуку спели на заимке Крестах трогательную новую песню:

Что Викентию Дука наказывала,

малого Викешу показывала:

— Некоему, Викентий, великатися,

со княгинею Варварой завлекатися.

Песня свела в безответственном анахронизме двух жен Авилова, самую первую и самую последнюю. Но тем более она нравилась слушателям и самому певцу.

На Середнюю Колыму, через пятьсот верст, весть о Сухарной победе дошла еще в более измененном, преувеличенном и также упрощенном виде.

Викеша Максол изничтожил карателей в Нижнем и идет на Середний Колымск.

Авилова словно кто разбудил, толкнул его и крикнул: «Спасай свое княжество, Викентий!» Он запер на ключ свою потаенную винницу и на утро созвал свое войско в полицию на боевое вече.