Совсем другое небо - [66]

Я кивнул.

— Вероятно, вы уже не сядете в самолет, — заметил один из сержантов, но я так свирепо на него посмотрел, что он пристыженно начал оправдываться.

У меня при этом мелькнула мысль, что оправдываться и стыдиться, собственно, следовало бы мне.

— Конечно буду летать, — пробурчал я, — если смогу.

— Сможете, — ободряюще сказал доктор.

Я знал, что все это не так-то просто. После спасения меня ожидало еще и наказание за тот, казалось бы, пустяковый просчет, который едва не стоил мне жизни.

И не только мне.

Последнее возвращение

Его разбудил свет.

Нет, это слово бессильно передать то стремительное, беспощадно атакующее сияние, которое начиналось каждое утро и которое не могли притушить даже тяжелые темно-желтые портьеры, висевшие на стеклянных стенах павильона. Горячий яркий поток, как широкий луч прожектора, направлялся прямо в комнату. Теплый воздух поднимал с пола пылинки, и они вместе с изумрудно-зелеными мушками переливались в сиянии солнца, как живые осколки драгоценных камней. На потолке защелкали своими проворными языками ящерицы титяк [4]. Вверху над домом, в кронах яванских дубов и кленов, которые не густо росли по склону вулкана Лаву [5], расщебетались обезьяны макали [6]. От подковы гор, сжимавших песчаное озеро Телага Пасир [7], неоднократно отразился эхом высокий петушиный крик, прилетевший из деревеньки. Нгеронг, расположенной у подножия вулканического массива, который назывался Саранган [8].

Орлиное гнездо!

Стеклянные двери павильона тихо раскрылись, зашуршала портьера, звякнули ложки и чашки. Слуга Назим в своем узком саронге [9] и кожаных сандалиях появился, как дух, положил блюдо с завтраком на стол и, не видя никого из белых, громко сказал:

— Селамат паги! Доброе утро!

Майор Клечка медленно сел на твердой узкой постели, сделанной из темного тикового дерева, вытер ладонями вспотевшее лицо и немилосердно пнул ногой «голландку» [10]. Потом поднял квадратную противомоскитную сетку и, встав на холодные плитки пола, позвал своего приятеля, спавшего на соседней кровати:

— Рудо! Спишь?

— Да-да! Доброе утро! — ответил ему заспанный голос.

— Предпоследнее, парень!

— Что-что?

— Еще одно — и конец!

— Да-да, конечно!

«Вот именно, — подумал майор и вышел из спальни через гостиную на террасу. — Такое никого не обрадует». Он посмотрел прямо перед собой. Павильон стоял на горе. Вид с террасы майор фотографировал много раз, но ему хотелось еще раз закрепить все в памяти, унести этот край в своих глазах, чтобы, закрыв их где-нибудь, снова представить его себе во всех красках и формах.

Горную котловину с обеих сторон сторожили острые кратеры молодых, неспокойных вулканов, и их темно-коричневые и серые вершинки точно так же, как смуглые индонезийки, купались каждый день в зеркале вулканического озера. Прямо напротив склона самого высокого вулкана подкова гор разрывалась, и перед взором открывалась глубокая широкая долина, на дне которой находились аэродром и город Мадиун. По сторонам долины были разбросаны кубики кемпингов и деревень, прятавшихся от знойного солнца под тенью пальм. Издали кроны пальм казались миниатюрными зонтиками с вырезанными вручную рукоятками. В лучах утреннего солнца искрилась водная гладь рисовых полей, расположенных террасами. По небу плыли всего два белоснежных облака, видно лишь для того, чтобы среди изумрудно-зеленой, аквамариновой, землисто-коричневой и пурпурной красок была также и белая. Неподвижная серебристо-серая гладь озера напоминала по своему цвету брюхо акулы. Было тихо. Жизнерадостно и торжественно занимался новый день.

Майор втянул в себя свежий воздух. Этого глубокого утреннего глотка потом внизу, в горячем аду аэродрома, ему хватало всегда надолго. Сейчас он напомнил ему о том, что вскоре все четверо выйдут из самолета в предрождественской Праге, морозной либо слякотной. Охватившее его при этом радостное чувство тут же сменилось грустью, так как через несколько дней ему предстоит в последний раз в жизни перелететь через Яванское море.

Он повернулся и вошел в залитую солнцем комнату. Его приятель Рудольф уже сидел за большим квадратным столом и накладывал на куски белого хлеба тонкие ломтики холодной говядины. Комнату наполнял запах ароматного чая, апельсинового джема и крепкого кофе, который они научились пить из высоких стаканов прямо с утра — смертельными дозами.

— Так что? — проговорил Рудольф с набитым ртом. — Ходил прощаться?

— Ничего! — отрезал майор, погружая нож в прозрачный джем. — Слишком долго все это тянется. Я бы охотнее всего собрал вещички — и был таков! У меня вообще нет желания идти на этот сегодняшний парад.

— Не думай, что это ради нас. Мы всего лишь одни из многих среди гостей, — напомнил Рудольф и добавил: — Правда, мы будем чем-то вроде почетных гостей, как нам дали понять вчера.

Майор равнодушно кивнул в знак согласия и внимательно оглядел комнату, в которой прожил почти год. Он смотрел на широкие кресла с блестящей желтой обивкой, которые стояли у темного камина, сделанного из папье-маше, на широкий диван и торшер в стиле модерн с цветами сае-сае, которые женщины втыкают в волосы и на которых завтра вечером будут поджидать неосторожных москитов проворные и вечно голодные ящерицы титяк. Сегодня вечером вместе с Рудольфом, а также Ладей и Эмилем, которые жили в соседнем павильоне, они еще посидят под этим торшером, поговорят, выпьют последнюю бутылку коньяка. А может, и не сойдутся, а будут нервничать и изнывать от нетерпения.