Совсем чужие - [23]

А из магазина вышли с целым ворохом коробочек, свертков и пакетов. Видно, инженер не жалел полученной перед отъездом домой зарплаты. Кладя на багажник покупки, Николай говорил Игорьку:

— Это твои сандалеты, а вот костюмчик… Нарядим тебя барчуком.

Барчук у Игорька ассоциировался с бирюком, и затея вырядить его пришлась ему не по душе. В знак недовольства он тут же повыше подтянул, будто их уже снимали с него, свои штанишки со сборками под коленями и с единственной здоровенной темной пуговицей, на которой было белое пятнышко, как бельмо на сожженном раскаленной окалиной глазу кузнеца совхоза.

— Дай мне виноградик, — попросил Игорек.

— Вот тебе конфеты, держи, — протянул Николай к нему руку с пакетом.

Игорек свои ручонки убрал за спину, кривился, досадливо твердил:

— Виноградик хочу.

— Продали весь. Я тебе из города привезу, — обнадежил его Николай.

— Я сейчас хочу, — упрямился мальчик.

— Ничего не сделаешь. Придется тебе подождать, — сказал ему Николай и, подхватив Игорька под мышки, посадил на велосипед.

Игорек нахмурился, нехотя взялся за руль. По дороге он больше не сигналил, а около дома тети Маши попросил:

— Ссади меня.

Но Николай, не обращая внимания на его просьбу, направился к своему дому.

Игорек заболтал ногами, хотел спрыгнуть на ходу, но испугался, заплакал.

У загородки поджидала сына и внука Татьяна Михайловна. От самого магазина она следила за ними, словно чуяла беду. А она была уже рядом. Едва Николай слез с велосипеда и передал упиравшегося Игорька матери, к их дому стремительно подлетел на машине Григорий.

— Ты зачем ребенка взял? — грозно спросил он, выскочив из кабины.

Николай возмутился тоном Григория. Полуобернувшись, процедил сквозь зубы:

— Ребенок-то мой, — и, высокомерно оглядев Григория, презрительно скривил губы, добавил: — А ты не лезь свиньей в чужой огород.

— Сам ты свинья! — крикнул Григорий и одним ударом сшиб Николая на землю. Вся ненависть прорвалась в его сильном кулаке.

— Банди-и-и-т! — истерически взвизгнула Татьяна Михайловна и, оставив Игорька, бросилась к Григорию.

Николай тяжело поднялся. От нахлынувшей ярости у него дрожали побледневшие губы. Измученный и отощавший за последние дни, он после удара Григория едва держался на ногах. Но с остервенением напал на Григория, видно, готов был или погибнуть или отстоять свои права на ребенка.

Григорий, отшвырнув от себя Николая, под натиском Татьяны Михайловны отступал к дороге. С ней он не хотел связываться. А она больно хлестала его клеенчатым фартуком по лицу. Тогда он отпихнул ее от себя. Татьяна Михайловна заголосила громче прежнего:

— Я тебя в тюрьме сгною!

К месту драки бежали люди.

При виде на лице у Григория крови Игорек задрожал, подлетел к Николаю, ненавистно начал стегать по спине ивовым прутиком, приговаривая: «Ты нехороший, нехороший», — потом свистнул хворостинкой и — жух по уху Татьяне Михайловне.

Та, схватившись рукой за ухо, вырвала у него прутик и толкнула его. Игорек упал. Григорий подбежал к нему, поднял, не оборачиваясь, пошел домой.

Из конторы совхоза выскочил без головного убора плешивый бухгалтер Спиридон Филиппович — отец Николая. Пригнув голову и размахивая тощими, высохшими за канцелярским столом, руками, бежал к дому. На миг задержался возле толпы, затем бросился преследовать Григория.

— Я милицию вызвал. За свое буйство ответишь, — ощерив мелкие острые зубы, шипел он.

Опустив на землю ребенка, Григорий, выкатив налитые кровью глаза, грозно двинулся на Спиридона Филипповича. Но тот, не принимая боя, козлом поскакал к народу, перепрыгивая через глубокие, заросшие травой, старые колеи дороги, пронзительно тонко выкрикивая:

— Помогите! Убивают!

Толпа шарахнулась на середину улицы, покатилась к нему навстречу. И он вместе со всеми побежал вперед. Но Григория на улице уже не было. Толпа остановилась у его дома, растеклась. Кто смотрел в окна, кто стучал в наглухо закрытую дверь.

— Выходи к народу! — смело требовал Спиридон Филиппович. — Иди на суд общественный!

Резко открылась форточка, в нее выглянула всклокоченная голова Григория.

— Идите отсюда! Ваш самосуд я не признаю.

— Ты чего чужого ребенка под замком держишь? — выступила с обличением, словно прокурор, бабка Мирониха. — Зачем он тебе?

Ее поддержал чей-то бас:

— Отдай дите родному отцу, и всему делу конец!

Форточка с шумом захлопнулась. Хозяин не хотел уступать требованиям толпы. И тогда захрустела сухая березка, отжила свой век. Перед домом остался один могучий тополь. Он шумел на ветру, будто возился несправедливостью толпы.

Затрещала входная дверь. Загудели крепкие, озлобленные голоса:

— Открывай дверь! А то весь дом снесем!

Григорий взял на руки Игорька, тихо проскользнул в сени, неслышно открыл заднюю дверь и через двор вышел на огород. Готовый в любую минуту оказать сопротивление, он уходил медленно, собранный и гордый.

А в это время к дому подбежала его соседка — тетя Маша, темноволосая, чернобровая, с молодым здоровым румянцем во всю щеку. Глаза у нее строгие, полны пренебрежения к окружающим:

— Вы что, очумели? — набросилась она на толпу.

— Пускай ребенка отдаст Скворцовым! — с надрывом закричала Мирониха.