Совсем чужие - [12]

Крапивина прощупала живот.

— Диспепсия, — заключила она.

— Жив-то будет или нет? — тревожно спросила Анастасия Семеновна.

— Будем надеяться, — ответила врач.

Она дала лекарство, выписала рецепт, стала собираться в обратный путь. Лицо у врача осунулось, но глаза поблескивали живо.

Марина поблагодарила ее, предложила остаться до утра.

— Муж вас утром отвезет на машине.

— Можно, — без всяких обиняков согласилась Крапивина. — Я сегодня почти не спала. Только пришла домой от одной больной девочки — и сразу к вам.

Вскоре она в другой комнате, прикрывшись пуховым платком, заснула.

— Ложись и ты, поспи, — сказал Григорий жене. — А я побуду с ним.

Марина устало повалилась на кровать. Игорек, полузакрыв глаза, стонал на руках у Григория. Только к самому утру Игорек затих, заснул. В лампе мигал огонь. Видно, выгорел весь керосин. Григорий подошел к ней, дунул сверху в пузырь. Огонь потух. Он поднес к кровати табуретку, сел, прислонившись спиной к свисавшей перине, покачивая на руках ребенка. Он боялся, что ребенок опять заплачет, если его положить в кровать.

Анастасия Семеновна дремала на стуле у плиты.

У Григория слипались глаза, все слабее покачивали ребенка его уставшие руки. И он задремал…

Очнулся Григорий от прикосновения жены. Она обняла его и крепко поцеловала. Игорька положили в кровать.

В комнате уже было светло. Яркий сноп солнечных лучей косо струился из окна на пол.

Григорий позавтракал и пошел за машиной. Когда он заехал домой, Крапивина его уже ожидала.

В пути он вел машину осторожно, боясь застрять с дорогим пассажиром в какой-нибудь колдобине.

У дома Крапивиной остановился, перед прощанием стал неумело извиняться за ночное посещение:

— Потревожил я вас…

Врач перебила его:

— Наша служба такая.

— Но ваш муж-то того, обиделся…

Крапивина улыбнулась, вышла из кабины, держась за ручку двери, сказала:

— Это хозяин мой. Часто его по ночам будят, вот он и ругается. Ребенка вашего я утром еще раз осмотрела. Обойдется все благополучно.

Возвращался Григорий с приподнятым настроением. Игорек теперь поправится. На больного-то наказнишься. А когда он здоровый, смеется, тянет свои ручонки, за отца принимает. И душа смягчается, какой бы злой ни был. Возьмешь его на руки, надуешь пузырем щеку, он хлоп по ней кулачком и завизжит от восторга. «Так, так, — скажет Анастасия Семеновна, — приучай родителей к порядку, чтобы никогда про тебя не забывали». Совсем не догадывается, что сын-то мне неродной, — улыбается Григорий.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Перед окнами мелькнула белая тенниска. В дом вошел Николай. Анастасия Семеновна изумленно ахнула, широко раскрыв беззубый рот.

— Здравствуйте! — громко произнес Николай и, шагнув к Григорию, подал ему руку.

— Присаживайся, — сдержанно пригласил Григорий и пододвинул ему стул.

Марину лихорадило. Но внешне она ничем не выдавала своего волнения.

— На станцию иду, — пояснил Николай. — Увидел у дома машину и зашел. Ты не туда едешь? А то подвез бы?

— Пес тебя принес, — шепотком заругалась Анастасия Семеновна и, загремев посудой, стала подавать обед.

Игорек забавлялся книгой, не обращая никакого внимания на вошедшего. Тонким гибким пальчиком он тыкал в обложку, на которой был изображен осел с книгой, звонко кричал Григорию:

— Папа, смотри! Осел в школу посел.

Николай сел около входа на предложенный ему стул, перекинул ногу на ногу, достал из кармана темный портсигар из карельской березы, задымил ароматной сигаретой.

— Я еду в Матреновку за досками для свинарника, — ответил Григорий и пригласил Николая обедать.

Николай от обеда отказался и с сожалением произнес:

— Жаль, что не по пути.

И хотя ему больше нечего было здесь делать, не вставал, сидел, курил, украдкой, по-воровски, щупал глазами Марину, от зависти сокрушался: «И как я упустил такую красавицу! Досталась тюхе-матюхе…» А вслух по-свойски, как старый знакомый семьи, имеющий моральное право на внимание к себе, заговорил:

— Сколько лет-то уже не был здесь. Я так соскучился по своим местам, что в этом году решил весь отпуск провести дома. Каждый год то юг, то туристический поход, совсем стариков забыл.

У Григория в душе нарастало недовольство. Пришел, спросил и ушел: Чего ты здесь расселся? Я из-за гостеприимства предложил тебе стул. Но у тебя-то совесть есть или нет? Григорий заметил, как жена, садясь за стол, встретилась взглядом с Николаем и загорелись у нее щеки.

— Сколько вам осталось учиться? — поддержала Марина разговор.

Николай весело усмехнулся: «вам».

— Один год, — ответил он. Хотел обыграть «вам», но присутствие Григория его сковывало.

«А она почти совсем не изменилась, — не отрывал от нее своих глаз Николай. — Только солиднее немножко стала, спокойнее да держится теперь с достоинством, и вроде намечаются морщинки с уголков губ…»

Николай их заметил, когда Марина смеялась. Тогда-морщинки неожиданно откуда-то появлялись, боязливо приспосабливались с обеих сторон рта, как птички, которые иногда трепещут крыльями прежде чем окончательно усесться на дереве. Прошел смех, и морщинки исчезли, будто тех птичек вспугнули и они улетели на новое место.

— А где будете работать после окончания? — опять к нему Марина с вопросом.