Современный итальянский детектив. Выпуск 2 - [88]

К Локриджу наведывались как богатые коллекционеры, так и голоштанная молодежь. Первые — в поисках какой-нибудь антикварной редкости, вторые — в надежде приобрести по дешевке что-либо из мебели, к примеру источенный жучком комод или ночной столик, которые помогут создать в доме атмосферу старины и роскоши. Потом деревянные поверхности тщательно отполировывались, покрывались лаком, на полках расставлялись выщербленные вазы, эмалированные блюда, фарфоровые амурчики и медные канделябры, но результат — все то же убожество.

У англичанина был просто талант сбывать рухлядь, даже не упоминая, принадлежит она к антиквариату или нет. Он умел очень ловко привлечь внимание клиента, скажем, к ампирному трюмо и при этом заметить вскользь, что, будь у него силы, сам бы отреставрировал и отправил на выставку в музей. Но поскольку годы уж не те, он постарел, обленился, то уступит за ту цену, по какой вещь ему досталась. И называл сумму, по крайней мере раз в десять превышающую реальную стоимость. Причем никаких скидок не допускал.

В тот день перед обедом в лавке появился элегантный сухопарый человек — наверняка приезжий антиквар. Стал перебирать рамы, подносил их к свету, разглядывал со всех сторон и при этом сохранял на лице брезгливо-скучающее выражение.

Англичанин искоса наблюдал за ним, наверное, минут двадцать и наконец не вытерпел:

— Кто не способен ценить прекрасное, — сказал он, обращаясь якобы к Энеа, — лучше бы подыскал себе другое занятие, а в искусство не лез.

Предполагалось, что покупатель как-то отреагирует, но тот и ухом не повел. Спокойно выбрал три довольно скромные рамки и предстал перед владельцем с бумажником в руке. Заплатил, не торгуясь, но последнее слово все же оставил за собой.

— Прекрасное не только ценить, но и продавать надо умеючи, — глубокомысленно изрек он.

После его ухода Локридж сказал Энеа, что первая половина дня выдалась удачной, и по этому случаю пригласил его на обед к «Джино»: там только постоянные клиенты и выбор блюд небольшой, зато готовят вкусно.

С тех пор как Лука бросил его ради молодого американского хореографа, Локридж совсем одряхлел и голос у него стал тонкий и жалобный, как у девушки. Вечно плакался, сетовал на свою злосчастную судьбу и чувствительное сердце и от одиночества, казалось, еще сильнее привязался к Энеа. Теперь он искал его общества, даже когда у того не было нужды «уступать» картины. Чутье подсказывало ему, что Энеа тоже одинок, и притом основательно запутался.

— Тебе, как я погляжу, деньги уже не нужны, — заметил Джордж, когда они уселись за столик в самом углу.

Энеа смущенно огляделся. Заведение довольно убогое: обшарпанные стены, скатерти в клетку. Да и публика соответствующая: в основном лавочники из тех, кто не привык обедать дома. На закуску англичанин заказал им по толстому ломтю ливерной колбасы, которую официант шмякнул перед ними на обрывках желтой бумаги, в какую прежде мясники заворачивали товар.

— Так ведь я тоже теперь свободен, — ответил Энеа, с сомнением глядя на колбасу.

Англичанин же без лишних размышлений запихнул кусок в рот и стал аккуратно жевать, чтоб ненароком не повредить вставные зубы.

— Какая там свобода! Не свобода это, а одиночество. Лучше любой компромисс, только бы не быть одному. Терпи, терпи, мой друг! Останешься один — будешь страдать еще больше.

Энеа с тоской посмотрел на него.

— Даже когда человек, который рядом, превращает тебя в тряпку, чтоб вытирать ноги?

— Даже если он вывернет тебя наизнанку — все равно терпи.

Каламбрина изо всех сил барабанила в стеклянную дверь кухни, пытаясь достучаться до Матильды. Ей мешали многочисленные свертки и пакеты; шерстяной берет сбился на одно ухо.

— Ну и ну! Полчаса держишь меня на улице! — напустилась она на подругу, предварительно чмокнув ее в щеку.

Зажатый под мышкой журнал выскользнул на пол; когда Каламбрина нагнулась за ним, выронила голубой пакет. Отдуваясь, она свалила все на стол, и Матильда помогла ей разобрать покупки.

— Я только сегодня утром узнала, что тебя обокрали, — затараторила гостья. — Нас не было в городе, я вернулась — и сразу по магазинам, а то в доме шаром покати. Ты почему мне не позвонила?

— Потому что вас не было в городе, — с легкой досадой ответила Матильда.

Каламбрина явилась совсем некстати: сейчас начнет расспрашивать, что да как да почему, и наверняка еще станет защищать управляющего и его семейство.

Однако, к ее удивлению, Каламбрина заключила обратное:

— Это как пить дать кто-то из своих. Эта твоя Анджолина никогда мне не нравилась. А-а, привет, Саверия!

Матильда только теперь заметила Саверию, вошедшую в дом с объемистым свертком. Какое-то время она недоуменно глядела на прислугу, пока не вспомнила, что послала ее в химчистку забрать серый костюм Энеа. Саверия стояла неподвижно и на вытянутых руках, словно младенца, держала длинный бумажный сверток.

— Ну что вы встали? Отнесите в комнату синьора Энеа, — нетерпеливо приказала Матильда.

Но служанка не уходила, и Матильда поняла, что у нее опять неприятные вести.

— Идите, Саверия, вы что, оглохли? — Она никак не хотела, чтоб Саверия выкладывала все в присутствии Каламбрины.