Современный грузинский рассказ - [170]

Теперь он состарился, одряхлел, согнула его нищета. Христа ради подают ему люди хлеб и воду. В безнадежной тоске мечется душа его в исхудалом теле.

Дорога моя к лесу лежит мимо дома того старика, и что ни день я вижу, как стоит человек на коленях, обратив лицо к небу, и говорит:

Снизойди ко мне, всевышний:

Укрой меня темным покровом своим.

Вот эти глаза — ослепи,

Вот эти уши — оглуши,

Вот этот язык — отними,

Колени мои расслабь.

И источи мою душу, как косу,

И

Прибери!..

Выведи меня за пределы образа сего.

Ибо утомилась душа,

Устала во тьме заточения.

И стоит старику увидеть меня, как простирает ко мне трясущиеся руки:

Проси спасителя за меня,

Ты можешь просить, проси…

Мне жалко человека до боли, и, чтобы утешить его, я с мольбой гляжу на небо и говорю:

— Приди и помилуй его! Приди и помилуй.

Но не является спаситель.

Медлит…

Удивительные я вижу сны по ночам: то поднимаюсь в воздух и летаю, то спускаюсь в самые недра и слушаю, как бьется сердце земли.

Земля дышит подобно человеку. Вдохнет раз — и потом когда медленно, когда быстро выдохнет обратно.

Мне начинает казаться, что я улавливаю ее дыхание.

Бывает, что в полетах во сне меня относит в сторону, и я гляжу на землю издали.

Со стороны облик ее иной:

Она живая!

Реки — ее кровеносные вены.

Моря и океаны — легкие.

Дыхание ее — леса.

Душа ее — воздух.

Она и Адам и Ева в лике едином.

Издали хорошо видно, как все сущее является из земли и в землю же возвращается…

Вот бы заглянуть вам в мои сны и увидеть, какая она, земля.

Небо?

Я верю в небо, поскольку верю в землю. И, быть может, как каждый из нас есть частица земли, так и земля есть частица неба.

Вас, наверное, заботит мое здоровье. Сегодня на моих ветках до того сладостно распевал дрозд, что боли в сердце сами собой позабылись. В здешнем лесу нет, кроме меня, другой ели. Мне полюбилась одна полянка на высокой горе, все тянет подольше постоять на ней. Отсюда ущелье наше щедро открывается взору. По ночам мне чудится, будто корни мои уходят в землю.

Я скучаю по вас.

Обнимаю.

Бери».

На письме значился адрес:

«66793

Боржоми

Бросить это письмо в еловом лесу».

Ближе к зиме сердце Бери все больше давало знать о себе.

В один из вечеров он почувствовал, как еловые корни проросли ниже коленей.

Тяжело ныло сердце.

Вышел в лунную ночь из дому, взял лопату из хлева и пошел вверх, в гору.

Стояла поздняя осень.

Деревья в лесу, словно в мольбе, простирали голые ветки к небу.

Миновал шалаш лесничего.

К полуночи добрел до своего излюбленного места.

Выкопал глубокую яму и, встав в нее, этой же землей засыпал себя по пояс.

Выпрямился, замер.

Последнее, что почувствовал Бери, это то, как два тела, сливаясь воедино, претворились в неразрывное однородное целое, тотчас вцепившееся тонкими корнями в землю.

Первое, что почувствовала ель, был восход солнца над землей.

Перевод А. Абуашвили.

ПИСЬМА ОТ РЫБЫ

— Ни начала нет у души, ни конца, — бросил мне на ходу Гамихарда и пошел дальше.

За день, до этого я спрашивал у него насчет существования души, но тогда он ничего не ответил. Только плечами пожал, не знаю, мол. А позавчера так и сказал слово в слово: ни начала, говорит, нет у души, ни конца. Я и спросить-то его ни о чем не спросил: на покос торопился человек. От спешки он даже сумку с едой забыл захватить из дому, младшая из дочерей нагнала потом его по дороге.

Время было раннее, еще и не рассвело как следует. В начале проулка возник бригадир и зашумел на него:

— Гамихарда, куда это ты, а?

— На покос.

— Никакого покоса, слыхал? Ступай на стрижку овец!

— А кто мне сено скосит? Сам знаешь, один я в доме работник.

— Давай без разговоров, Гамихарда, — сказал бригадир тоном уверенного в себе человека и направился ко мне.

Гамихарда повернулся и, нет чтобы идти на стрижку, продолжил свой путь к покосам.

— Гамихарда! — гаркнул бригадир. — Куда же ты, а?

— Косить, — не убавляя шагу, отозвался со склона Гамихарда.

— Дождешься ты у меня, Гамихарда, — пригрозил бригадир и обернулся ко мне: — Незачем тебе сегодня ходить на ферму, слыхал?

— А что?

— Ничего, народ от работы отвлекаешь, чего-то там спрашиваешь, записываешь.

Два дня кряду я заглядывал на ферму и спрашивал мужчин, стригущих овец, что они думают о существовании души. Когда я заговорил об этом с Гамихардой, он ничего не сказал мне в ответ.

Бесхитростный человек Гамихарда. Случается, что односельчане называют его убогим, но это оттого, наверно, что в бедности живет Гамихарда, честным трудом кормится, жену с ребятишками мал мала меньше один содержит. Вот увидел я его в то утро, и сердце дрогнуло от жалости к нему, то ли потому, что он даже поесть не захватил с собой на покосы, то ли от этой бегущей ему вдогонку маленькой девочки… Бог его знает, отчего. Не знаю… Не ведаю… Движется Гамихарда вверх по склону и шагает как-то по-особенному, словно тело его чужеродно этой земле и он робеет ступать по ней ногой.

— Уже вчера ругался председатель, — продолжал начатый разговор бригадир.

— Как ты думаешь, куда девается душа? — спросил я.

— Я ничего не думаю, — ответил он и вдруг повернулся уходить.

— Душа умирает?

— Что за душа, какая еще душа, чего это ты дурью мучаешься?

— А та, что в теле у человека живет.