Современный болгарский детектив - [191]

Вас раздражает, что я злоупотребляю словом «свобода». Нет, гражданин Евтимов, для меня это не праздное понятие, не мазохистский лозунг, которым мы порой впустую размахиваем на площади, тем самым восхваляя человеческое рабство. Для меня понятие «свобода» — бесценная часть моей жизни и той философии, в которую я вмуровал свое достоинство.

Итак, моя супруга фактически меня освобождала, но я, не боясь повториться, задаю себе вопрос: «Почему же я тогда так явственно ощутил липкий страх?» Я давно просчитал все варианты нашего неудавшегося брака. Я предполагал, что Анелия, скорее всего, меня бросит, что попытается спасти свое честное, незапятнанное имя и хотя бы часть имущества, которое в противном случае будет конфисковано государством. Она называет меня «преступным отцом»; но неужели она была слепой все эти годы? Моя бывшая жена тоже пользовалась «Березкой», она настояла, чтобы мы поменяли «ладу» на серебристый «BMW»; ее массажистки пили исключительно коньяк «Метакса»... Впрочем, не хочу вас утомлять мелочами. Если она разводится с мошенником Искреновым, то становится жертвой собственного неведения. Тогда государство обязано позаботиться о ней и ее детях, оставить ей крохи тех благ, которыми ее окружил безнравственный муж. Не думайте, что я болезненно воспринимаю свои слова: цинизм всегда   м н о ю   р у к о в о д и л, а чужой цинизм всегда меня   з а б а в л я л.

Но в этом письме есть нечто, что не под силу моему бедному воображению. Восклицая, как древний полководец: «Жребий брошен!», Анелия подло впутывает и детей. Она мечтает испытать удовлетворение, когда дети откажутся от собственного отца. Разумеется, она их спасает благодаря своей инициативе развестись и благодаря изощренному способу объявить меня «живым трупом», чем-то существующим и в то же время нереальным и безмолвным, как трава. Таким образом, я буду наказан, но самое главное — я должен буду гордиться ее подвигом, готовностью бросить меня. Она бы хотела, чтоб я испытывал тихую радость перед перспективой потерять все, и даже свое законное право быть отцом.

Возможно, мой сын и плачет по вечерам; вполне вероятно, что моя дочь уже два месяца не посещает лекций; я представляю себе их стыд и позор, который обрекает невиновного на страдания... Но я убежден, гражданин следователь, что они ждут меня, что, перенеся великое горе, они будут терпеливо меня ждать десять, пятнадцать лет, а может, и больше. Потому что по воле неведомых нравственных законов боль не только отвращает их от меня,   н о   и   с б л и ж а е т   с о   м н о й! Сейчас они сознают, что я беспомощен и беззащитен, что нуждаюсь в их сострадании и заступничестве. Сыновья, как правило, пекутся о пропащих отцах-алкоголиках, а дочери радеют о здоровье матерей, бывших проституток. Пережитый позор взывает к нашей нравственности, и мы избавляемся от него благодаря человеколюбию; зло позволяет распознать в жизни добро. Вы — опытный следователь и психолог, и я надеюсь, что вы оцените мое прозрение.

Я умышленно не процитировал раньше заключительную фразу из письма моей благодетельной супруги, обозначенную в самом углу претенциозным «P. S.»: «Прошу тебя, уведоми Марианну и Кирилла, что ты сознательно и добровольно отказываешься от них. Только так ты их спасешь!» Руководствуясь эгоистическими соображениями, торопясь спасти дачу и машину, эту полусгнившую консервную банку, она способна лишить детей   о ж и д а н и я, чувства стыда за тот позор, из-за которого они не только окажутся перед лицом неразрешимых жизненных проблем, но и духовно возмужают, познают через прощение греха истинное благородство.

Вчера, гражданин Евтимов, я впервые ощутил всю мерзость тюрьмы с ее железными решетками, которые связывают нас не только с физической, но и с моральной несвободой. Я не могу сопротивляться, а следовательно — быть нравственным. И все равно у меня есть способ сохранить себя как свободную личность: я не буду писать ответ, короткий, бесстрастный и подтверждающий мой отказ от отцовства. Я не желаю отнимать у детей право выбора, пусть они сами выбирают — или меня, с позором и очищающими душу страданиями, или свою мать, со спасенной дачей и ржавой машиной! Им будет трудно и, думаю, страшно...

6

Вы меня удивляете, гражданин Евтимов: всегда вы возвращаетесь в нашем разговоре к фактам, которые вам известны и которые я давно признал. Ваше трудолюбие меня вдохновляет, но порой и беспокоит — оно позволяет мне часто с вами встречаться и в то же время заставляет вспоминать кое-какие подробности, мельчайшие детали, которые я пропустил из-за небрежности или из-за антипатии к вашему юному коллеге Карапетрову. Мне действительно хочется вам помочь; но я начинаю понимать, что вам не нужны мои показания, что они вам безынтересны по той простой причине, что дела о ПО «Явор», несмотря на ваше похвальное упорство, уже не существует. Оно закончилось не в мою пользу. Тогда зачем вы меня допрашиваете с усердием архивариуса? Вы деликатно молчите... Вы делаете свое дело? Выискиваете в материалах нюансы, которые и без вашего теперешнего участия дают суду полное основание влепить мне не меньше пятнадцати лет?