Современные польские повести - [234]

— Три дня, барыня. И еще день добавляю. Два добавляю.

— Вам уже сказано было. Не тяните из меня жилы. Этот конь такой же, как тот. Тот для телеги даже лучше. Ведь вам не на парад ехать, а за сыном. — Она похлопала конскую морду, потому что конь высунулся к ней из стойла, и крикнула конюху, который где-то на другом конце стукнул ведрами, крикнула как бы для придания себе стойкости духа: — Кобыла сегодня, наверное, ожеребится. Следите за ней ночью.

И она снова похлопала коня, который тянулся к ней, прильнула к его склоненной морде, обняла ее рукой. Казалось, что с этой морды, уткнувшейся в ее руку, стекает на нее конская доброта, конское сочувствие. Но она вдруг оторвалась от коня и сказала отцу с упреком:

— А вдруг с ним что случится. Ну вдруг случится. Что тогда будет? Вы подумали об этом? Вдруг он понесет. Ногу сломает. Чем вы мне будете отдавать?

— Земля есть. Землю отдам, — сказал отец.

— Земля. Земля, — рассердилась она. — На все ответ — земля. Лечитесь землей, судьба у вас земля, может, и вечное спасение у вас земля? Земля коня мне не заменит. Да и сколько у вас этой земли.

— Хата еще есть, барыня, сарай, есть хлев, корова.

— Этого мало. Слишком мало, — смеялась она горько. — Вы даже не понимаете, чего стоит такой конь. Это как человек, его ничто не возместит. Утрата будет, пустота, горе на всю жизнь.

— Тогда я себя дам за него.

Но барыня как бы не расслышала этих слов отца, потому что сказала задумчиво:

— И совесть меня бы замучила.

Она подобрела, сделалась даже благодушной и стала его уговаривать по-хорошему:

— Отступитесь. Хороший совет вам даю. Вы только себя обманываете. Вы же разумный человек. Мы всегда с вами жили в мире. Не хотите этого крайнего, тогда возьмите гнедую кобылу. Скотина спокойная, ласковая, в поле не надорвалась, возит обед работникам. Или вон ту каштановую из упряжки управляющего. Управляющий не обидится, всего на один раз, я с ним поговорю.

Она осматривалась в конюшне, обнаруживая все новых коней, но отец каждого встречал упрямым молчанием.

— Или вон тот, у дверей, сивка. Рослый конь. Когда-то даже под седлом ходил. Тоже не хотите? О боже, что вы за человек. Может, вон того со стрелкой, чтобы уж вас успокоить. Никому бы его не дала. Никому. Но вы так меня замучили, так замучили, что уж я не знаю, чем вам угодить. А этот конь почти член семьи. Его не дают. Он первый после того. Держим его только затем, чтобы можно было прийти и глаз порадовать. Он и в упряжке уже ходил. И в костел. Но я его жалею. Он такой чувствительный, что не дай бог ему перегреться. А посмотрите на его ноги. Таких ног и дама не постыдилась бы. Мне бы успеть уехать до вашего прихода. Мне было так неспокойно на душе, так неспокойно, места себе не могла найти. Я должна была предвидеть, что что-то случится. Со мной всегда что-то случается, когда я так беспокоюсь, места себе не нахожу. Ведь надо же, чтобы на меня такое свалилось. Я ведь собиралась ехать на воды. Уже три года собираюсь. Родню должна была навестить. Там уж, наверное, на меня сердиты, уже мне не пишут. И время у меня было ехать. Пусть тогда управляющий бы с вами торговался. Все всегда на меня сваливается. Всегда на меня, как обычно.

— Такая уж жизнь, барыня, — сказал отец.

Она подозрительно на него посмотрела.

— Ну, что же, видно, дам я вам этого коня, — сказала она. — Что мне, бедной, с вами поделать.

— Я же его не насовсем хочу, барыня, — вырвалось у него в возбуждении, — на один раз только. Мне он даже незачем был бы. И я его уважу, как родного уважу.

— Да я верю, — сказала она. — Но, мой милый, не за три же дня. Вы сами понимаете. Что такое три дня? И пусть даже еще два дня. Что такое еще два дня? Это было бы для такого коня посмешище, что он стоит столько, сколько стоит первая попавшаяся скотина. Он бы даже в ваших глазах упал, если бы вы его могли тремя днями отработать.

— А сколько? — спросил отец.

— Да не знаю, может, восемь, может, десять.

— Пусть так, — сказал он, не раздумывая.

— Но все дни в жатву, не осенью. Осенью дни короткие. И дожди еще их портят.

Он кивнул головой, что действительно портят.

— И со своей косой, — добавила она быстро.

— Со своей косой, — повторил он согласно.

— И с женой. Пусть подбирать приходит.

— И с женой, — сказал он, как бы заучивая на память.

— Но кормежка своя. — Она, сожалея, развела руками. — Вы знаете сами. У меня столько работников кормится, а в такое время они без кормежки и слышать не хотят. Что я могу поделать? Я должна. И даже если бы они стали уходить с поля в обед, а потом собираться, каждый по отдельности, то жатве бы конца не было. А вот долг отрабатывать ходят всегда без кормежки, слишком дорого бы это обходилось. Кормежка сейчас дороже работы. А в жатву люди любят поесть, ох и любят. А еще когда они сознают, что едят чужое, то ого-го, в них уже не лезет, а они все едят. И не от голода, не от голода, уж я их знаю, они от ненависти.

— Да уж мы есть не привыкли, барыня. Съест человек чего побольше да получше, у него сразу живот болит да тошнит его, потом еще жалеть приходится, что ел. Обойдемся как-нибудь, краюшку возьмем, квасу жбан или простой водицы в ручье, и хватит на целый день, и с едой не проканителимся.