Современность воинской традиции - [2]

То, что массовое сознание в нашей стране отождествляет с дальневосточными боевыми искусствами, пришло в Россию на 90 процентов с Запада. Все эти белые штаны и черные курточки с цветными узелками-застежками были уже пережеваны и подогнаны под уровень восприятия цивилизованного общечеловека (вспомним, кстати, известную фразу: "Идея вышла на улицы и приняла площадной вид"). Внедрение мифологемы в советское общество походило на пандемию гриппа, — лихорадка общества конца 70-х годов (эстрадные песни, садистские анекдоты, наконец, кинофильмы "В зоне особого внимания" и "Пираты XX века"), затем радикальное лечение в виде статьи УК, сбившее температуру и сделавшее болезнь скрытой, новый кризис массовости конца 80-х и нынешнее стабильно-неопределенное состояние. И единственное режущее глаз отличие мифологемы нашей — некий оттенок обиды за то, что не в России придумали каратэ.

Обида эта не имела под собой никакого реального основания хотя бы потому, что придумали каратэ и не в Японии (старинное прочтение иероглифов "кара тэ" — "китайская рука"; но "китайское искусство боя" не устраивало патриотическую японскую общественность новейших времен, и нашелся другой, сходный по звучанию иероглиф "кара" — "пустой"), и охватила обида даже не специалистов (мастера общественным мнением редко интересуются и никогда не рвутся его формировать), а так сказать, приобщенных — спортивных функционеров и культуртрегеров, разрабатывавших военно-патриотическую тему. Ответ был дан на уровне анекдотов типа "с голой пяткой на шашку" и статей вроде "Пластуны против ниндзя". Здесь на уровне эмоций или наукообразных фактов развивались два положения: во-первых, для нас это дрыгоножество неприемлемо в принципе (физиология не та и погодные условия другие, одежда не позволяет и т. п.), во-вторых, это на Руси всегда было и даже появилось раньше, чем в Китае.

Поскольку полемика велась внутри мифологемы, с полным одобрением ее постулатов, а информация о дальневосточных воинских искусствах черпалась из рекламных и методических книг уровня "Каратэ для начинающих" или во время миссионерских набегов учеников от учеников модернизированных "под Запад" стилей, искаженный цивилизованный взгляд на боевое мастерство прекрасно прижился и в массовом сознании нашей страны.

Теперь уже и на Западе, и в России, и на самом Дальнем Востоке упорно замалчивается тот факт, что воинское мастерство было, есть и будет всегда уделом элиты, достоянием очень немногих людей, а массовая популярность стиля — верный признак его деградации. Гордая аксиома "каждый славянин был воином" абсолютно не противоречит этому, вспомним статью совсем недавней Конституции: "Защита Отечества есть почетная обязанность каждого гражданина". Каждый мужчина традиционного общества в минуту решающего испытания должен был стать ополченцем, поскольку альтернативной службы или двойного гражданства в нормальном социуме быть не может, но профессиональный воин — совсем иная категория, иной образ жизни, качественно иная боеспособность. Всегдашний почетный, но страшный удел ополчения, повсюду на земле: у озера Чэнтао (Воспетого Ду Фу в скорбных строках: "Ушли герои снежною порою // На подвиг, оказавшийся напрасным…"), на Куликовом Поле, под Москвой 41 года и под Берлином 45-го, — ценой своей жизни измотать и обескровить врага, выиграть время и дать профессионалам возможность вырвать победу. Есть профессионалы (засадный полк или сибирские стрелковые дивизии) — будет и победа, нет их — скорбь и гордость остаются соотечественникам за необученных китайских крестьян, павших под стрелами кочевников мятежного Ань Лушаня, за безусых фольксштурмистов, брошенных в отчаянии под траки "тридцатьчетверок".

Отметим, что к профессионалам общество сердечности и любви обычно не испытывает (исключение составляют красные девицы всех национальностей и цветов кожи). "Из хорошего железа не делают гвоздей, хороший человек не пойдет в солдаты", — утверждает китайская пословица. Людей, избравших войну жизненным поприщем, боялись, уважали, но сторонились. Раньше считалось, что воины-берсерки, одержимые оборотни, во время войны пили кровь врага, в мирные времена — свою кровь (читай — кровь соотечественников). Да и сейчас — тяжким становится вхождение в мирную жизнь для героев последних войн. Воины молились другим богам (у древнегерманских земледельцев опекали "ваны", боги культа предков, семейной солидарности, матери-земли, воинов — "асы", небесные божества), вели в мирное время праздный, проще говоря — паразитический образ жизни. И если правитель понимал, что "войско кормят тысячу дней, а используют в одном бою", то обыватель моментально забывал о боевых заслугах своего защитника, стоило отгреметь военной грозе. Вспомним финальные кадры "Семи самураев" Акиро Куросавы: уцелевшие после обороны деревни воины уходят, а подавляющее большинство занятых посадкой риса крестьян даже не поднимает головы им вслед.

Именно среди профессионалов — если жизненная сила и доблесть сочетались в человеке с мудростью — появлялись мастера боя, способные прозреть его одухотворенность, достичь в нем надмирных высот самореализации, гением своим вывести войну на новый уровень. Это не значит, разумеется, что ополченцу путь в герои заказан, из совсем свежих примеров укажем на одного из молодых "полевых командиров" русских добровольцев в Боснии. Он, прославившийся дерзкой удалью и расчетливостью, настоящим талантом спецназовца, — по образованию повар, специальной военной подготовки не проходил и даже не служил срочную. Просто "труба позвала" его не по окончании средней школы и повела не в Рязанское училище ВДВ, а сразу в бой за православных братьев.