Современники и потомки о восстании С.Т. Разина - [53]
К. Валишевскому справедливо ставят в вину чересчур свободное обращение с источниками и их вольную интерпретацию, но при этом нередко упускают, что одновременно ему присущ весьма критический подход к исходному материалу. Например, он подвергает сомнению сообщения иностранных хронистов о мотиве мести С. Т. Разина за своего казненного старшего брата Ивана. Недостоверным представляется К. Валишевскому и широко известная история с персидской княжной. Он считает, что тут явно преобладает фольклорное начало. По его мнению, эпизод с выброшенной Разиным за борт девой напоминает эпос о Садко[337].
Действительно, в былинах про богатого новгородского купца есть два похожих сюжета: первый, когда Садко, плывя по Волге, отрезал великий сукрой хлеба, посылал его солью и опустил в воду со словами: «Спасибо тебе, матушка Волга! гулял я по тебе двенадцать лет — никакой скорби над собой не видывал»; и второй, когда плывший по синему морю корабль Садко вдруг остановился — и с места не двинется. Стали тогда бросать жребии, чтобы узнать, кто тому виной; пал жребий на самого хозяина. Признался Садко: «Бегаю, — говорит, — я по морю двенадцать лет, не платил я Царю Заморскому дани-пошлины, не опускивал хлеба-соли в сине море Хвалынское!» Бросили корабельщики Садко в воду, и тотчас поплыл корабль своей дорогою. В данном случае ссылка К. Валишевского на устное народное творчество вполне оправданна: песенные сказания сохранили живое воспоминание о жертвенных приношениях морю и рекам. Как Садко чествовал хлебом-солью Волгу, так Илья Муромец — свою родную Оку, а любой русский человек после счастливого плавания считал своим долгом отблагодарить и задобрить реку или озеро хоть корочкой хлеба. Не отсюда ли восходит и давний обычай бросать в воду монету при прощании с морем?
Думается, прав К. Валишевский, разграничивая в свидетельстве Я. Стрейса о прекрасной полонянке литературное и историческое. Отделяя то, что Стенька Разин принес в дар Волге персидскую княжну, Валишевский готов допустить, что повстанческий атаман в самом деле мог убить свою пленницу, но, конечно, не при тех мелодраматических обстоятельствах, которые приведены в книге Я. Стрейса[338]. Согласно Валишевскому, прекрасная персиянка скорее всего в чем-то провинилась перед Разиным и он со свойственной ему непреклонностью предал ее смерти, точно так же, как однажды приказал повесить за ноги женщину, виновную в прелюбодеянии, и утопить ее сообщника.
Об отношении К. Валишевского к предводителю крестьянской войны — разговор особый. Признавая Разина выдающейся фигурой и обаятельной личностью, польский историк в то же время отмечает, что как человек повстанческий атаман был гораздо мельче тех событий, во главе которых он оказался, хотя красивая и яркая народная легенда и создала вокруг него завидный ореол. С другой стороны, и сам С. Т. Разин, с точки зрения К. Валишевского, «слишком заблуждался в своих способностях, чтобы суметь сыграть ту роль, которую ему хотелось играть. У него не было для того никаких подходящих качеств: ни выдающегося ума, ни настоящего военного таланта, никакого даже сознания принятой на себя задачи. Воспитанный и выросший среди разбойников, — продолжает К. Валишевский, — он оставался разбойником. Пустив в ход для поднятия им вызванного движения все данные, которым он был обязан своими предшествовавшими успехами — храбрость, смелость, быстроту действий и верный глазомер, — он дал ему сначала могучий толчок, но не умел ни направить его, ни обеспечить ему дальнейшее развитие». К. Валишевский не скрывает своего резкого неприятия С. Т. Разина, подчеркивает его полную несостоятельность как предводителя крупнейшего восстания. Разин в его глазах — это прежде всего опасный авантюрист, «и вся его жизнь представляла из себя только кровавую оргию».
Отказывая С. Т. Разину в качествах большого лидера, К. Валишевский столь же невысокого мнения и о его полководческих способностях на том основании, что он был совершенно бессилен перед так называемым правильным боем[339].
Таким образом, К. Валишевский не только приписывает С. Т. Разину поистине роковую роль в событиях крестьянской войны, но и пытается даже низвести его до уровня банального и незадачливого разбойника. Однако противореча своей собственной позиции, К. Валишевский в другом месте, в заключительной части главы, фактически сводит основной смысл народного движения в России на рубеже 60–70-х годов XVII в. именно к фигуре повстанческого предводителя. «Бунтом, — пишет он, — был сам Стенька Разин, престиж, связанный с его именем, слава его побед, соблазняющие слухи об его богатствах, притягательная сила добычи, которую он делил со своими товарищами, надежда на постоянные кутежи в его компании»
