Современники и потомки о восстании С.Т. Разина - [41]

Если провести даже беглую, поверхностную инвентаризацию историографии крестьянских войн, то станет заметно, что, несмотря на довольно-таки большую хронологическую амплитуду, трактовка событий и оценочная часть ранней и современной советской историографии проблемы в ряде позиций почти адекватны и незыблемы, как будто историко-материалистическое понимание, лежащее в основе нашего научного познания, не допускает эвристических подходов, множественности вариантов в освещении тех или иных фактов и явлений.

Примечательна и характерная для советской историографии народных движений прошлого цикличность: сегодня на повестке дня снова стоят те же вопросы, которые горячо обсуждались, скажем, в 20–30-х годах. К примеру, нередко встречающаяся в нашей литературе последних лет точка зрения, что объективная функция крестьянских войн — толчок к капиталистическому пути развития[240], 60–70 лет назад присутствовала в работах С. Пионтковского, С. Г. Томсинского, С. Симонова и др.[241]. Так, С. Г. Томсинский назвал крестьянские движения «повивальной бабкой» новой капиталистической общественной формации[242]. Эти взгляды и тогда, и сейчас нашли своих оппонентов, которые считают, что реалии, свойственные докапиталистическому обществу, не следует смешивать с теми, которые присущи капитализму, и что тип классовой борьбы глубинно обусловлен формой экономического развития общества[243].

На состоявшемся в начале 1988 г. в редакции журнала «Вопросы истории» заседании «круглого стола» было отмечено, что современные историки усугубили недостатки выработанной в 30-х годах концепции многими положениями конкретно-исторического плана, не выдерживающими научной критики. В частности, Н. И. Павленко, сам невольно впадая в полемический стиль 30-х годов, высказался в том смысле, что сюжеты о классовой борьбе и крестьянских войнах можно назвать спекулятивными[244]. Конкретизируя свою точку зрения, он вновь возвращается к не раз уже остро обсуждавшемуся вопросу о том, были или не были выступления крестьянства XVII–XVIII вв. антифеодальными[245]. Сомнение вполне правомерное. Ведь если крестьянские войны происходили в рамках феодального уклада и не приводили к его разрушению, значит, более правильно по сути определять их как антикрепостнические, а не антифеодальные движения.

Начатый еще на заре советской историографии спор о социальной природе крестьянских войн, их роли, месте и исторических последствиях сейчас непременно должен быть продолжен, но в иной плоскости, на более конструктивной и теоретической основе и в тесной увязке с проблемами генезиса капитализма в России, которые, как известно, в нашей исторической науке также решаются по-разному. Если именно эти вопросы Е. И. Индова и А. А. Преображенский относят к числу многих дискуссионных, которые «с выходом в свет новейших исследований, естественно, отпали»[246], то с подобным утверждением весьма трудно согласиться.

И вообще, ведя речь о крестьянских войнах, следует иметь в виду, что это один из тех вопросов, которые далеко выходят за историографические рамки и представляют первостепенный интерес в политическом и методологическом плане.

Но при недостаточной научной разработке проблемы, отказе от сложившихся стереотипов и клише, затяжном столкновении различных, иногда диаметрально противоположных точек зрения здесь предстоит проделать еще очень многое. И не только историкам. Необходимо научное сотрудничество историков, правоведов, философов, экономистов, создание интеграционных междисциплинарных системных исследований.

Нельзя не признать, что историки СССР пока заняли в основном выжидательную позицию в развернувшейся дискуссии востоковедов о типологизации средневековых общественных систем[247]. Между тем в интересах дальнейшего продвижения отечественной историографии вперед важно определить свое отношение к выдвинутым положениям и гипотезам.

Это повлечет за собой ряд кардинальных изменений в трактовке целого комплекса проблем, в том числе и в понимании вопросов истории крестьянских войн.

В последнее время при изучении народных движений в России XVII–XVIII вв. наметилась тенденция делать упор не на то, вела ли борьба крестьян к подрыву феодально-крепостнического строя и смене формаций, как это было принято в советской историографии предшествующих лет, а на то, какие сдвиги происходили в результате восстаний на протяжении всего длительного периода эволюции феодализма[248]. Прав П. Г. Рындзюнский, считая, что массовые крестьянские выступления той поры не могли выйти за внутриформационные пределы, и еще более прав, подчеркивая значимость возможных перемен в строе старой формации[249]. Близкой точки зрения придерживаются и другие авторы. Так, В. Г. Хорос утверждает, что крестьянские войны, хотя и носили антифеодальный характер, не меняли существующих докапиталистических структур[250].

Подобные мнения, в какой бы осторожной и робкой форме они ни высказывались, пожалуй, можно расценивать как попытку вызволить историю России из прокрустова ложа крайне упрощенного, сложившегося при сталинизме подхода к проблеме формационной характеристики сословно-классовых обществ. Возобладание этой вульгарно-социологической схемы, превращение ее в результате многократных повторений в стереотип мышления, в некую аксиому, с одной стороны, привело к искажению Марксовой теории общественных формаций, а с другой — к фетишизации последней, к подгонке к ней, игнорируя диалектику, всего многообразия исторического процесса, к манипулированию соответствующими цитатами вместо творческого подхода к наследию классиков марксизма.