Современная югославская повесть. 80-е годы - [4]

Краткий сон стал бы для них подлинным спасением от ужаса, в котором они вынуждены были жить. Но и во сне их преследовали страхи, мерещились звери с пятнистыми пастями, с пупками вместо глаз, и они, словно выброшенные на сушу утопленники, пытались разгадать явь, хотя волны сновидений затягивали их в свой круговорот. Их тело, мятущееся меж двух кошмаров, терзаемое то сном, то явью, то явью, то сном, в то же время и связывало эти кошмары. Служило почтой. Им не ведомо было, что и сновидения, и эдикты Септимия Севера, максимы фракийского Деция и Валериана[2]вынуждают их укрыться под тенью самих слов. Они бежали в пустыню, чтобы их не распяли на кресте или на крыле мельницы, не бросили на съедение диким зверям, не разбили головы о тяжелые ворота темницы, а их пальцы, уши и глаза не стали бы кормом для мурен, живущих в фонтанах.

Они шли по бездорожью Сирии, Месопотамии и Египта, скрывались в пирамидах, развалинах крепостей, ночами согревались собственными длинными волосами, обернув ими грудь. Они уходили в горы Верхней Фиваиды, которые лежали между Нилом и Красным морем; уходили туда, где живут двоякодышащие рыбы — ловцы птиц; они говорили на коптском, еврейском, греческом, латинском, грузинском и сирийском языках или молчали на одном из этих языков, неотступно, но бессознательно приближаясь к разгадке смысла тех слов, подобно зерну, пускающему росток. И тогда они пришли на Синай. И постигли наконец значение сказанного: «Человек с сердцем, преисполненным молчания, и человек с тишиной в сердце не похожи друг на друга…»

И как только это случилось, как только первый пустынник сел на свою тень и пригубил от первой росы, Рыба и Овен разделились. Окончательно и на все грядущие времена началось деление на две касты. На тех, кто связан с Солнцем, и тех, кто связан с Водой; на тех, кто с Овеном, и на тех, кто с Рыбой; на тех, кто с тишиной в сердце, и других — чье сердце преисполнено молчания…

Первые здесь, на Синае, объединились в братства и стали жить сообща и называли себя от греческогокоинос биос(совместная жизнь)киновитами,илиобщежителями.Другие же (те, что под знаком Рыбы) называлисьидиоритмиками,илиотшельниками,ибо каждый имел свою крышу над головой, свой ритм и образ жизни и отдельно от остальных проводил свои дни в полном уединении, глубоком и непроницаемом. Две эти монашеские касты — общежители и отшельники — на века оставили свой след в пространстве и времени. Ибо не существует явной границы между прошлым, которое растет и питается за счет настоящего, и будущим, которое, судя по всему, не бесконечно и не беспрерывно и обладает способностью сжиматься и находится в движении.

Отправляясь в путь, отшельники всегда несли свою тарелку под шапкой, чужой язык на устах и серп за поясом, ибо странствовали в одиночку. Общежители, напротив, шли всегда группами, общий котел несли в очередь, молчали на одном языке, с ножом за поясом. Но поначалу они передвигались скорее во времени, чем в пространстве. И потому вынесли из времени отшельники камень затворничества и молчания, общежители же — камень братства и тишины. Камни эти несли отдельно, и тишины одних не достигало молчание других.

* * *

«Жизнь человека — сплошное несчастье, к которому он привыкает и чувствует себя в нем как рыба в воде», — размышлял архитектор-неудачник Атанасие Свилар, погружаясь в свое сорокапятилетие как в чужую испарину.

Он принадлежал к поколению студентов 1950—1956 годов, когда учился в Белграде, на архитектурном факультете; именно тогда он обнаружил, что его верхняя губа воспринимает одни раздражители, а нижняя — другие: верхняя — тепло, нижняя — кислоту. Он носил вязаную шапочку со свистком вместо помпона и слушал математику у профессора Радивоя Кашанина, технологию бетонных работ у профессора Маринковича; в те же годы научился угадывать женщин, предпочитавших к ужину усатых мужчин. Он прославился нашумевшим госэкзаменом, который разделил факультет на два лагеря. В студенческие годы Свилар заметил, что главное достоинство великих писателей — умение обойти молчанием кое-какие вопросы бытия. И это наблюдение он применил к своей специальности, полагая, что неиспользованное пространство в архитектуре соответствует фигуре умолчания в художественном произведении и имеет свой облик; и еще: оформленная пустота столь же активна и действенна, сколь и застроенное пространство. Из гармонии пустоты рождалась гармония его архитектурных проектов. Увлекшись теорией интегрального исчисления, механикой сплошных сред и особенно акустикой замкнутого пространства, он стал и оставался, по единогласному мнению коллег, блестящим специалистом. С ним было не до шуток, все знали: потребуется — Свилар и огонь во рту через воду перенесет. Привлекли к себе внимание его проекты застройки прибрежного городского пояса, основанные на предположении: речное поселение всегда старше города у реки. Окна в его зданиях открывались наружу, а не наоборот, как обычно; они ассоциировались с бойницами, сквозь которые видишь цель и стреляешь прямо в нее, а не куда попало. Свилар считал, что юмор в архитектуре подобен соли на хлебе, что каждое время года должно иметь свою дверь, квартира — два этажа: этаж дневной и спальный, ибо ночью звук скорее распространяется вниз, чем вверх: проектируя крышу, нужно принимать в расчет не только солнце, но и луну — хороша та крыша, на которой не тухнут яйца. Волосы у Свилара напоминали сено, а сон был коротким, зато столь крепким, что мог стакан разбить. Левый глаз терял остроту быстрее правого, и, работая над проектами отеля для одиноких и картинной галереи, он стал носить очки. Его галерея оказалась на республиканском конкурсе самым экономичным проектом, но так и осталась проектом. Его идеи, не находили заказчика. Свернутые в рулоны, они годами хранились в стенных шкафах квартиры или валялись в проеме между дверьми, покрываясь паутиной.