Современная югославская повесть. 70-е годы - [8]

Ну разве не чудо? — спрашивала я тетку, с которой мы часто ездили вместе.

И она тоже радовалась.

Потому что человеку доступно одновременно многое. Наслаждаться красотой, хотя сердце у него разрывается от тоски и тревоги. Будет ли ему сегодня лучше? Удастся ли вообще побороть болезнь?

Я знал, что ты приедешь, сказал он, улыбаясь, я чувствовал!

Я смотрю на него и стараюсь уловить признаки малейших перемен к лучшему. Он держит себя в руках или в самом деле ему стало легче? Собранности больше или…

Ну, как дела?

Идут помаленьку.

На прогулке с ним то и дело здороваются, заговаривают. Господин главный доктор, называют его здесь.

На вершине холма нас встретил Матичек.

А ведь вы спасли мне жену и сына, не забыли?

Ну полноте…

Но Матичек рассказывает. Рассказывает мне, а господин главный доктор озирается по сторонам, делая вид, что не слушает, занят другим.

Ох господи, какой ливень лил в ту ночь! Господин главный доктор пришли к нам до костей промокшие! Тогда еще нельзя было подъехать к дому, как сейчас! Тогда надо было порядочно пройти пешком! И все в гору, да такую крутую, что хоть колени кусай!

Первенец, одно слово! Пришлось наложить щипцы — на кухонном столе при свечах! — и вода на очаге булькала — ни одной живой души, даже бабки нету! Громыхало точно сто чертей! А наш дом у самой вершины! Кто бы в такую ночь к нам полез…

На сегодня, пожалуй, хватит, пошли обратно?

Матичек проводил нас до самого санатория.

Теперь, оглядываясь назад, я вижу, что на его жизненном пути было немало светлых вех.

Его комнату заливал зеленый свет. Сосны опьяняли.

Пошли на веранду, сказал он, ведь раскладушки там?

Да, ты приляг, отдохни, я сейчас приду!

На письменном столе у него опять беспорядок. Возможно, ему нужно расчистить стол, прежде чем приступить к новой работе. Но дело не идет дальше разбора бумаг. Я роюсь в бумагах, и их шелест выдает меня.

Не ищи, доносится с веранды, я еще не продвинулся так далеко. Пока я только разгребаю письменный стол. Ведь еще уйма времени!

Разумеется.

Ага, есть что-то! — обрадовалась я, увидев папку с надписью: «История…»

Несколько страничек, исписанных мелким неуверенным почерком, строки сползают вниз, точно уже сейчас хотят нырнуть в пустоту. По всему видно, что это черновой набросок. Но все-таки он начал работать.

Чем ты занята? Где ты?

Иду, ответила я, возвращаясь на веранду. Тебе не холодно? Дать одеяло?

Прикрыв глаза, он покачал головой. Ему хорошо.

Мне тоже.

А когда-то я вот так же лежала и ждала. Ждала его. Еще до войны.

В жаркие летние дни наши кровати выносили в лесочек, и до полудня мы лежали среди сосен и лиственниц.

Кровать Вукицы стоит рядом с моей. Вплотную, хотя это не разрешается. Почему ты не отодвинешься?

Вукица отодвигает кровать. Сегодня, говорит она, ко мне никто не придет.

Придет, наверняка придет, ведь еще рано!

Вукица все равно волнуется. Если главный доктор не придет, говорит она, то после полудня я сама отправлюсь к нему.

Наши надежды целиком связаны с ним.

Вукица даже умереть не могла, не увидев его, она до тех пор удерживала свой последний вздох, пока он не вернулся из Краня. Он присел у ее изголовья и, взяв за тонкие запястья, стал говорить о том, как они поедут в Венецию. Разумеется, вместе. И пока он будет на заседании, Вукица станет его ждать…

…я буду кормить голубей на площади святого Марка… в облаке взметенных крыльев…

Даже смерть не смогла стереть с ее губ счастливой улыбки.

Почему ты молчишь? О чем ты думаешь?

О минувших днях. Сколько раз я так же лежала…

Его горячая рука накрыла мою.

Опять в санаторий? — спрашивали друзья, а не тяжело тебе?

Разве может быть тяжело, если ты знаешь, что кому-то нужен? Я чувствовала, что становлюсь сильнее с каждым днем. За двоих.

И всю дорогу до санатория я разговариваю с деревьями. В санатории, который стал делом его жизни, он наверняка поправится. Он основал этот санаторий, направлял его развитие и отдал ему свой ум и сердце.

Он до конца сражался за жизнь своих больных. Даже когда в бессилии отступала наука, он умел помочь любовью, уважением и верой в человека и в его силы.

Я верил в него как в бога! — признался мне вчера Миха. Стоило ему присесть на мою постель, и мне становилось легче! Его слова для меня значили больше, чем любые лекарства! Он словно передавал мне свою силу, веришь?

Верю.

Волю и силу, значит, можно передавать, как бы переливать из сосуда в сосуд. Надо попробовать! Я гляжу на деревья и вижу, что они меня понимают. Одобрительно кивают мне зелеными ветками, а между собою о чем-то таинственно перешептываются.

Я бесшумно открываю дверь в его комнату и останавливаюсь на пороге. Он спит. Даже во сне его лицо напряжено. Только когда он проснулся, лицо смягчила ласковая улыбка.

Как хорошо, что ты приехала! Ты мне так нужна… прости меня!..

Не надо! — я возражаю ему улыбкой, пряча свою растерянность, не надо! Молча умоляю его, чтобы он ни в чем не оправдывался; убеждаю его, что черпаю силу в его бессилии.

Завтра приедешь?

Завтра, видишь ли… Ты бы мог обойтись завтра без меня? В порядке исключения. Я буду работать дома, и как только ты меня вызовешь…

Ну разумеется! Работа есть работа, как не понять! Да я и сам примусь за работу, хватит бездельничать, будь покойна!