Современная португальская повесть - [195]

Но — люди добрые! — возница тоже спал! Спал и правил, крепко держа вожжи в безвольных руках, которые подрагивали в такт угрюмой поступи сонной лошади, помахивавшей хвостом.

По левую сторону от дороги был крутой обрыв двадцатиметровой высоты. Бездна, ощерившаяся черными зубами. Она ждала.

И все эти существа с закрытыми глазами спали. Лошадь, кучер, старики и даже внезапно погасшие звезды.

И тут потихоньку, соблюдая все предосторожности, чтобы не потревожить неподвижные тела своих спутников, Бодрствующий растянулся на тюфяке и, в свой черед, заснул в слепой телеге, трясущейся в слепой ночи.

V

Теперь нагие Мы-я и Ты-никто, держась за руки, шли по городу, затерявшись в толпе слепых, которые брели ощупью и которые, однако, благодаря несуществующим разноцветным приспособлениям были уверены, что глаза у них есть и что они видят действительность такою, какою им надлежит ее видеть.

— Возможно ли, чтобы я вот так вот расхаживала нагишом! — внезапно воскликнула Ты-никто в тот момент, когда ее дыхание коснулось какого-то молодого человека, который вдруг замер в таком восторге, словно дотронулся до тела женщины.

— Знаешь, кто это? — улыбнулся повеселевший Мы-я. — Это боец Тайной Армии — самое высокое звание в нашем Обществе.

— И он нас не видел?

— Нет. Он ослепил себя, чтобы ничем не отличаться от несчастных, живущих на земле, и претерпеть безымянное страдание человечества. Он хочет испытать это страдание на себе, а не в воображении.

— Так кто же мы такие — мы с тобой? Боги? — насмешливо и грустно спросила Ты-никто.

— О нет! Скорее мы священные стражи Надежды и Любви. Особой любви, любви, состоящей из братства и стремления к самопожертвованию, — с ее помощью мы врачуем раны Бойцов и утоляем химерами голод временно побежденных (окончательного поражения мы не знаем никогда). Быть может, на самом деле нас и не существует. Мы лишь не даем погибнуть мечте окружающих нас людей, принадлежащих иной реальности. Куда более трагической, чем наша, уверяю тебя.

Ты-никто не смогла подавить вздох:

— Поверишь ли: я тоскую по этой реальности.

— По тем временам, когда и ты была слепа, Прозерпина? — сурово, почти осуждающе спросил Мы-я.

— Да. Я тоскую по тому времени, когда я не хотела ни сама кого-то спасать, ни чтобы меня спасали.

Но лукавица тотчас переменила тему разговора:

— Как зовут того молодого человека, с которым я столкнулась?

— Это Эрминио-Велосипедист, Гермес, как его звали в то время, когда он был на предпоследней ступени Организации; это наш. Лусио назначил в этом месте Эрминио встречу. Бедняга Лусио! Перед самой встречей его схватили ищейки Силведо, а Эрминио не знает об этом. Кстати: не забывай, что это твое первое задание: ты должна посетить Лусио. Уже неделю он сидит в ужасном склепе Алжубе. Его снедает лихорадка в сырой тьме тюремной камеры, в которой два метра в длину и полтора в ширину. Он совсем один. Без часов, без календаря, в аду крысиного визга. А между тем за стенами камеры люди, которые считают себя нормальными, дышат, танцуют, смеются так, словно солнце обязано рисовать для них цветы, а ночи, когда светит полная луна, обязаны завораживать их губы, чтобы они могли целоваться вволю, словно отделившись от лица. Лусио ждет тебя в клетках Алжубе. Скорее, Прозерпина! Скорее, Госпожа Мечта. Ты не имеешь права терять время!

— Вперед! Вперед!

И они мчались… летели.

Ветерок, внезапно повеявший из туннеля метро, растрепал волосы Эрминио-Велосипедиста.

«У меня возникла нелепая мысль, что моих волос коснулось дыхание какого-то невидимого существа. Подумать только, какая чушь! Должно быть, я устал. Уже больше часа я поджидаю Лусио. Не будь поручение таким срочным, я бы уж давно улетел. Хоть бы он не задерживался! Не хочется мне заходить в дом и вызывать у Лусио почти патологическую ревность. Он и так не доверяет нам с Леокадией. Это невероятно! Не доверять Леокадии, которую все мы зовем товарищ Верность! Остается только ждать. (Ужасно ждать!) И снова наплывает на меня чувство одиночества, которое постепенно — и с каким трудом! — мне удалось смягчить, превратить его в братство — очень может быть, что в конце концов это и есть истинная причина того, что я примкнул к Организации-Название-Которой-Не-Произносится-Вслух. Но в такие мгновения, как это, ко мне опять возвращается мое прежнее одиночество — одиночество эгоиста, более острое и властное, нежели когда бы то ни было, передающееся, как и электрический ток, от одной одинокой тени другой одинокой тени, — эти тени скрещиваются на площадях и узких улочках».

Быть может, это и была та сила, которая заставила одну девушку подойти к Эрминио — ей хотелось услышать свой голос и увериться в том, что она существует. (Какая-нибудь полицейская осведомительница. Кто знает? Не доверять. Никому никогда не доверять. Силведо соткал сеть, затягивающуюся вокруг мира!)

— Вы не скажете, который час?

«Так как я не ношу часов, я стал припоминать. Или, вернее, я решил вычислить: когда я вышел на Россио, на колокольне Монастыря Кармо пробило десять. Потом, на станции метро Реставраторов, часы показывали четверть одиннадцатого. А совсем недавно, в парикмахерской, было без десяти одиннадцать. Отлично».