Современная польская повесть: 70-е годы - [59]

На другом берегу реки карательная группа истязает А. В.

Б. М. стегает отца плеткой, тот, кто шел впереди, хлещет его веревкой, остальные бьют толстыми ивовыми прутьями.

Адвокат (к Б. М.). Обвиняемый, вы утверждаете, что К. З. был избит и умер от побоев.

Б. М. Да.

Адвокат таким образом ставит на одну доску истязание К. З. с истязанием А. В. и первое подсовывает как причину второго.

Где-то люди, которые так же, как и А. В., считали, что имеют право на эту огромную землю без межей, истязали К. З., били его, может быть, веревками, палками и чем попало…

А. В. надает под ударами тех, кто запрещает вступить на эту огромную землю без межей; из показаний свидетелей явствует, что на другом берегу отец зашатался и упал, но избиение продолжалось.

Где-то раньше К. З. падал под ударами, но побои не прекратились; А. В. грызет от боли землю, К. З. грыз от боли землю; рот А. В. полон земли, рот К. З. был полон земли; А. В. выплевывает землю и умоляет о пуле.

Из протоколов суда следует, что отец трижды просил о пуле; первый раз, когда карательная группа вывела его в поле; второй раз, когда коснулся рукой другого берега реки.

Прикосновение к другому берегу реки, с которого он мог уже видеть свою величественную виселицу, означало для него последнее прощание с надеждой на спасение, он наверняка хотел, чтобы все кончилось скорее и не так позорно, поэтому он, как и до этого в поле, сказал — зачем вешать, нельзя ли пулю; и, надеясь, что слова его возымеют действие, выпрямился и пошел торжественным шагом, но пули не дождался, вместо нее были побои.

Третья просьба о пуле была высказана тут же на земле, она прерывалась выплевыванием грязи; третью просьбу продиктовала боль.

Короткая пауза, наступившая после этой третьей просьбы о пуле, давала ему возможность надеяться на выстрел; отец лежал лицом в мокром прибрежном песке и ждал, полный надежды, лежал, подставив затылок и как бы уговаривая Б. М., а Б. М., словно превозмогая себя, раскачивал правой рукой, в которой держал револьвер, и и этом раскачивании, напоминающем движение маятника больших часов, рука его не раз оказывалась над головой А. В.; но на курок он так и не нажал.

Где-то К. З. тоже, возможно, просил о пуле, лежа в грязи; но пули не дождался и умер.

А все из-за безмолвного и глухого простора земли без межей, на которой в тишине и, можно сказать, в блаженном неведении, так, словно ничего серьезного не происходит, каждый год созревали хлеба.

Равнина, равнина опасна, ибо когда на нее смотришь, то упиваешься простором, поражаешься ему, а когда придет час, когда кто-то скажет тебе — она твоя — и ты сперва в это не поверишь, но в конце концов убедишься, что это не шутка, и поверишь, тогда ты идешь по краю этого простора с гулом в ушах, словно зазвонили колокола всех костелов, и ты уже готов ступить на этот простор, но кто-то говорит тебе — она не твоя, — и тогда душа твоя двигается по границе этой земли, как по краю пропасти; а потом ты снова слышишь — она твоя, — и тогда душа твоя разрывается, и ты, долгое время мучительно раскорячась, продвигаешься по краю этого простора земли без межей.

Я невольно погружаюсь в эти размышления, ибо книга судебных протоколов завладела моим воображением, и наступают мгновения, когда мысленно мне рисуется огромная «паутина», а в ней большая дырка, словно кто-то внезапно продырявил ее в этом редкотканом «материале»; и я вижу, как все «пауки» всей тьмой-тьмущей двинулись к краю этой большой дыры и как все полчище окружает ее, остановившись на краю, будто на краю глубокой и бездонной пропасти; а потом они бросаются на дыру и покрывают ее, чтобы заткать паучьей сетью.

Она твоя — говорит тебе А. В. и за эти два слова — побои, мучения и в конце концов смерть.

Она не твоя — говорит тебе К. З., и за эти три слова — побои, мучения и в конце концов смерть.

Нива, нива опасна, ибо стоит забраться на плетень, и перед глазами у тебя все ее созревающие хлеба.

Воображение уносит меня, а тем временем Б. М., указывая револьвером на темнеющие под луной деревья-виселицы, приказывает отцу — вставай, А. В., ты должен дойти туда.

Каратели вдруг неожиданно услужливо и заботливо помогают ему подняться, и начинается медленное шествие к деревьям-виселицам.

Это уже последний этап на пути к смерти; когда я разделяю эту трассу на этапы, то первым считаю отрезок пути от дома до границы садов, это — можно сказать — этап безмолвия, когда надо было молча (отцу запретили говорить) проскальзывать между постройками и деревьями.

Вторым этапом был путь через поля, отцу позволено было говорить, и там он, подчиняясь порыву, просил даровать ему жизнь, хотя таким образом он давал некоторое удовлетворение Б. М. и остальным участникам карательной группы, возвеличивая их до хозяев его жизни и смерти; но когда Б. М. в своей долгой проповеди категорически заявил, что просить уже поздно, отец, желая избежать позорной смерти, умолял о пуле; стало быть, путь через поля можно назвать дорогой двух просьб.

Дорогой молчания можно назвать тропу, пересекающую прибрежные заросли, на этом отрезке пути не разрешалось говорить ни А. В., ни кому бы то ни было из карателей, поскольку речь шла о соблюдении мер предосторожности ввиду возможной засады.