Современная политическая мысль (XX—XXI вв.): Политическая теория и международные отношения - [19]
Но так ли это было на самом деле? Остановимся на этом вопросе, поскольку он является блестящей иллюстрацией того, какую роль в наших представлениях об идеях того или иного мыслителя или «школы» играют последующие интерпретации, а также как политическая философия применяется в практической политике.
Условно можно выделить две содержательные темы, на которых СМИ и современные политики сделали акцент спустя почти тридцать лет после его кончины: штраусовский вильсонизм (идеализм) и штраусовский маккевиализм (реализм)[47].
Под «вильсонизмом» имеется в виду внешнеполитическая доктрина 28-го президента США Вудро Вильсона (1856-1924), которую многие исследователи считают знаковым явлением в теории и практике международных отношений ХХ в. По сути, именно эта доктрина легла в основу первой попытки либерально-демократической перестройки миропорядка, создания первой «большой» международной организации — Лиги Наций, утверждения морального лидерства США на международной сцене. Несмотря на то что попытка оказалась не вполне успешной, традиции «вильсонизма» постоянно всплывают во внешней политике США, важное место занимая также в теории международных отношений (см. об этом подробнее в разделе 6 данной работы). Главная мотивация Лео Штрауса как мыслителя была связана со стремлением выдвинуть аргументы против двух направлений в методологии — позитивизма и историцизма, комбинация которых привела, по его мнению, к развитию «морального релятивизма» в политическом мышлении.
«Моральный релятивизм» — не просто академическое понятие, именно им объясняют значительную часть доминирующих внешнеполитических взглядов. В качестве примера приводился внешнеполитический курс президента США Джимми Картера, а также политика «разрядки», которую проводили в отношении Советского Союза президент Никсон при активном участии Генри Киссинджера — советника по национальной безопасности США в 1969—1975 гг. и Государственного секретаря США с 1973 по 1977 г. Критики этого курса считали, что американская сторона, по существу, уравняла в моральном смысле западный либерализм и своих идейных противников в холодной войне — СССР и его союзников. Сторонники Штрауса искали в его трудах подтверждения необходимости «моральной ясности» (например, неоконсервативный теоретик Уильям Кристол), в основе которой должен, как они считали, лежать ценностный когнитивизм, определяющий все виды духовной активности субъекта как «познание» и причисляющий ценности к разряду знаний, а отнюдь не моральный релятивизм. Таким образом, критика «разрядки» обретала как бы «научное» обоснование.
«Моральная ясность» как отрицание релятивизма трактуется, таким образом, как защита либеральной демократии в ситуации ее уязвимости. В качестве доказательства использовалось интервью дочери мыслителя, рассказавшей газете «Таймс», что «Штраус верил и защищал либеральную демократию; хотя он видел ее слабости, считал, что это наилучшая форма правления, которая может быть реализована». Можно процитировать также журнал «Нью-Йоркер»:
«Влияние Штрауса на принятие решений во внешней политике... обычно обсуждается в духе его тенденции рассматривать мир как место, в котором изолированные либеральные демократии живут в ситуации постоянной опасности со стороны враждебных элементов за рубежом и сталкиваются с опасностями со стороны решительных и сильных лидеров»[48].
Политический режим и обеспечение мира. Но как должна осуществляться эта защита либеральной демократии? Защиту либерализма связывают с одной из важнейших тем исследований Штрауса — «центральностью положения режима». Политический режим, т.е. внутреннее устройство политического сообщества, значительно важнее, нежели международные институты с точки зрения поддержания мира. Наибольшая угроза проистекает от государств, не разделяющих американские демократические ценности. Смена подобных режимов, которая приведет к прогрессу в демократических ценностях, — наилучший метод обеспечения безопасности США и мира (Ирвинг Кристол). Таким образом, «моральная ясность» трактуется как безусловное признание различий между либеральной демократией и менее свободными альтернативами, с которыми сталкивается современный мир, начиная с коммунистических диктатур и кончая радикальными исламскими теократиями. Мир может быть обеспечен, если будет преимущественно состоять из либерально-демократических режимов. Такое развитие событий служило бы как американским национальным интересам, поскольку это наилучший вариант обеспечения национальной безопасности, так и моральным целям, поскольку жизнь в условиях свободной и демократической политики значительно удобнее. Такова популярная версия взглядов Штрауса. Но как совместить ее с довольно жестким политическим реализмом, господствовавшим во внешнеполитическом мировоззрении США?
Объяснение следующее: возможно, Штраус и в самом деле был привержен либеральным идеалам и распространению демократии, но он имел в виду весьма своеобразную версию либеральной демократии. Прежде всего, теория Штрауса носит, безусловно, элитистский характер. Он неоднократно подчеркивал, что существует естественная иерархия между людьми. Штраус придавал особое значение интеллектуальной элите, был очевидным сторонником меритократии как таковой. Но в этом он был отнюдь не одинок. Элитизм можно проследить со времен американских «отцов-основателей», в частности «Федералиста». Он присущ также и более современным мыслителям: Йозефу Шумпетеру, Роберту Далю и другим. Однако в СМИ элитизм Штрауса подавался как более интеллектуальный: граница между малочисленной элитой и большинством — это, по существу, граница между философами и нефилософами. Элита в штраусовской интерпретации строится не на владении богатством, статусом, военной или экономической силой, а на признании «истины». Не существует ни божественной, ни естественной поддержки справедливости. Большинство людей не может прийти к добродетели, истина остается для них тайной.
