Современная нидерландская новелла - [7]

Слухи о происходящем начали распространяться среди населения, другие тоже узнали свирепых всадников и рассказали об этом. Распространялись слухи до тех пор, пока привычный образ жизни не был разрушен окончательно. Всем стало не до этого.

Диковинные существа, первое время совершенно пассивные и даже позволявшие собакам обнюхивать себя, мало-помалу зашевелились, хотя особой агрессивности еще не проявляли. Некоторые стали довольно быстро вращаться вокруг собственной оси наподобие волчка, периодически выпуская вверх струи жидкости, которая, попав на кого-нибудь, издавала резкий запах; другие приближались к домам и заглядывали в окна. То ли хотели напугать жителей, сидящих дома, то ли хотели посмотреть, как ведут себя в этот час разные люди.

Что ж, посмотреть на это стоило. Если люди когда-либо демонстрировали свой подлинный характер, то именно теперь. Достойно держались как раз те, от кого никто этого не ожидал. Вот, например, Стутндерк, керосинщик, кричавший, что ему нечего опасаться: в то время как солидные, всеми уважаемые граждане метались взад и вперед, ища спасения в чистке своей одежды или в пожирании лакомств, он подхватил раненого апокалиптическим мечом и отнес его в лавку. Да и сам я, куда девалась моя выдержка? Стутндерк глядел на меня, и в его взгляде отражались презрение и жалость. А старый Ян Фос, садовник, чей крючковатый нос еще больше выделялся благодаря висевшей под ним капле и почему-то всегда казался продолжением согнутой спины, подошел ко мне, подняв кверху такой же крючковатый палец:

— Ну, вот и свершилось, менеер, а ведь нас долго предупреждали. И вас — тоже! — И злорадство вспыхнуло в его язвительных глазках.

В доме Пейе я увидел в окно целую семью, они спокойно сидели за столом и слушали твердый, мужественный голос честного каретника, что-то читавшего вслух. Я остановился.

— «…и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь, и звезды небесные пали на землю…»

Он читал из Откровения.

Дальше по улице стоял невообразимый языческий гвалт. Доносился он из дома Зандконинга, чей прадед был бродячим цыганом, и теперь цыганская кровь занималась уничтожением домашнего скарба. С песнями и воплями вся семья плясала средь летающей посуды и падающей мебели. Старый Зандконинг бил топором по ножкам огромного шкафа и вопил:

— Я срублю свой шкаф, я срублю свой шкаф!

Вскоре все имущество превратилось в огромную кучу черепков и обломков. Песчаный король и песчаная королева, песчаные принцы и песчаные принцессы[5] взялись за руки и принялись в однообразном, но возбуждающем ритме прыгать и скакать на этой куче, то и дело выкрикивая:

— Все барахло на куски! Все барахло на куски!

Время от времени кто-то не выдерживал, спускался вниз и садился отдыхать; по запыленному желтому лицу текли слезы. Мне было трудно определить, от смеха они текли или от счастья.

Происходившее здесь никого не интересовало, я был единственным зрителем, и это щекотало мои чувства.

У нотариальной конторы стояли три старика в высоких черных картузах и разочарованно беседовали между собой. Они хотели срочно составить завещание, а нотариус куда-то исчез. Иногда один из них нажимал на кнопку звонка.

Мясник Меккелхорст стоял у дверей мясной лавки и подавал мне таинственные знаки. Не хочу ли я получить в подарок половину говяжьей туши, он мог бы это устроить. Он всегда относился с уважением и ко мне, и к моему отцу тоже, а я еще ничего от него не получал. Туша висела на перекладине лестницы и выглядела неплохо. Я сказал, что не знаю, для чего мне одному полтуши. Тогда он упаковал кусок копченого мяса и длинную колбасу и насильно всучил мне сверток.

— Вот, возьмите, менеер, чтобы у вас было чем набить себе желудок. Берите в подарок от Меккелхорста. — Он безуспешно пытался придать своей жирной красной физиономии любезное выражение. Доброта ей не шла и делала ее отталкивающей.

Возле площади Схилд я встретил Бёссела, одного из городских дурачков, уже больше десяти лет каждый день бродившего по улицам в поисках старого хлама. За домом у него образовалась целая свалка. Сейчас он преследовал большую жабу с одним ухом, из которого торчала известковая трубка. Он не боялся сверхъестественных животных, принимая их за порождения собственной фантазии.

У трактира на площади Схилд возникла толчея вокруг ведра с можжевеловой водкой. В узком переулке между улицами Хохе-Ступ и Кронеян стояла молодая пара. В эти последние минуты они объяснялись друг другу в любви — двое, полные радостных, страстных чувств, увиденные мною мимоходом.

В доме моего соседа Эфтинка, хозяина самого популярного рейссенского магазина, пели под орган псалмы. Голова престарелой бабушки, заметная из-за белого чепчика, качалась в такт мелодии. Но сам хозяин в пении не, участвовал, он сидел за своей конторкой, обложенный бумагами, и что-то быстро писал. Я знал, что именно. Он подсчитывал промежуточный баланс, чтобы определить, чего успел добиться в этом мире. Умножайте свои таланты! — вот что составляло для него основу веры.

Так каждый занимался своим делом и был столь захвачен этим, что не обращал внимания на других. Средь великой неуверенности, которая внезапно охватила всех, каждый с удвоенным упорством держался за главную линию своей жизни.