Современная нидерландская новелла - [27]

Она согласилась и убежала; он долго смотрел ей вслед, словно ее появление поразило его, словно она не была той худенькой светловолосой девочкой, с которой он не раз беседовал в прошедшие годы. Казалось, он видит ее впервые. Он повернулся и пошел домой.

У дяди он попросил коньки.

— Конечно, бери, — сказал дядя. — Я рад, что ты наконец решил стать настоящим голландским парнем.

Вдали от дома, на льду замерзшей канавы Роналд тренировался весь день и весь вечер, так как в небе ярко светила луна. Он учился равномерно отталкиваться обеими ногами с таким же яростным усердием, с каким обычно решал математические задачи или разучивал музыкальные пьесы. Он хочет, он должен кататься завтра с Агнес. Он забыл, что «вообще-то не сторонник грубой физической силы». Он должен научиться!

Как получилось, что до сих пор он не замечал Агнес? Кто из них так неожиданно изменился — она или он сам? Если он и дальше станет жить на этом свете, то лишь для того, чтобы быть рядом с ней, и возможность быть рядом с ней — единственная вещь, ради которой еще стоит жить. Иначе для чего он трудился? Для чего стал лучшим учеником гимназии? Никто этого не ценит, даже его родители. Никто не испытывает к нему уважения. Нет, он трудился только ради Агнес, ради того, чтобы стать достойным ее. Она — дочь барона; семья у нее бог знает как знатна и богата (Роналд не знал в самом деле как). Он — сын простого мещанина, внук трактирщика и может бросить на чашу весов лишь достигнутое упорным трудом. Какой толк в том, что его мать из рода Морица Оранского!

И, с яростью постигая конькобежное искусство, он чувствовал себя рыцарем, преодолевающим тысячи препятствий, чтобы завоевать даму сердца. Катаясь (если только можно считать это катанием), он воображал, будто делает важное дело. Он ничего не слышал, кроме скрипа собственных коньков. Вокруг ни огонька, все застыло в неподвижности. Ветви ив причудливой сетью рисовались на фоне неба. Справа висела луна, заливавшая своим светом вселенную. Этот свет, точно легкая дымка, обволакивал звезды.

Десятки раз неуклюже скользил он туда и обратно по канаве, подгоняемый ощущением движения вперед по бесконечно длинному пути, ведущему к Агнес. Он падал, но не чувствовал боли, а судороги в лодыжках даже радовали его: он думал, что так ноги будут реже подвертываться. Впрочем, он не раз убеждался в тщетности подобной надежды.

Ветер сдувал с ветвей ледяные крошки прямо ему в лицо. Лунный свет тусклым отблеском растекался по льду. Роналд чувствовал себя первооткрывателем, в одиночестве пробирающимся к полюсу.

Даже дом, даже комнаты и коридоры стали иными, наполнились новым волнующим светом. Впервые мрамор в коридорах показался ему красивым, в тех самых коридорах, по которым он столько раз слонялся, выгнанный из-за стола. Лестница с красными стеклами в окнах и персидские дорожки впервые не казались ему ни мрачными, ни банальными, ни вызывающими; он вдруг почувствовал себя дома, словно это был его дом, его окружение, для которого он и был создан.

Тетя нашла, что он повзрослел и превращается в мужчину, умеющего себя вести. Она сказала:

— Ронни, сегодня, когда Дора убирала у тебя в комнате, она заметила, что розетка испорчена. Ты не мог бы ее починить? Ты же так хорошо разбираешься во всяких электроприборах. Тогда бы не пришлось вызывать монтера. Знаешь, с ним ужасно трудно договориться.

Роналд нашел отвертку и починил розетку. За работу он получил десять центов, и его самолюбие при этом не было задето. В другой раз, когда дядя подарил ему свою старую авторучку, Роналд почувствовал даже что-то вроде благодарности — ведь он давно уже мечтал об авторучке.

Сегодня он пойдет с Агнес кататься на коньках! Он сделал несколько приседаний, чтобы вернуть онемевшим лодыжкам способность двигаться.

По дороге на каток они с Агнес говорили мало. Роналд все время подыскивал тему для разговора и каждый раз отвергал ее. Поговорить о температуре воздуха, которая все эти дни остается низкой, что необычно для рождественских каникул, но очень кстати, так как позволяет покататься на коньках? Или спросить о ее школьных делах, или рассказать о своих? Но начать разговор он так и не решился. Правда, он пытался убедить себя, что смешно стесняться девушки, с которой так давно знаком. И еще одно: она же сама позвала его кататься на коньках. Разве это не признак того, что он ей нравится? Или она бы позвала и любого другого? Последнее показалось ему маловероятным, потому что он на ее месте так бы не поступил.

Они стали кататься. Агнес скоро заметила, что кататься он вообще-то не умеет, но это ее почти обрадовало. Разве не мог бы он иначе кататься с другой девушкой? Когда она вчера подошла к нему, ей показалось, что он взглянул на нее как-то по-новому. Она решила, что он наконец понял, какими глазами она смотрит на него с того дня, когда пять лет назад впервые окликнула его из-за ограды. Она знала заранее, что этот бледный, тщедушный юноша не умеет кататься на коньках. Юноша, который так хорошо играет на фортепиано… Сколько раз она жадно слушала его игру, ловила звуки, долетавшие сквозь кусты, за которыми скрывались двери веранды. Поговорить с ним о его игре? Сказать ему, как она восхищена ею? На это она не решилась и заговорила о другом (и тут же пожалела о своих словах). Она спросила: