Современная ирландская новелла - [69]

Чего — чего говорите? «Ката» — чего? Катализатор? Вроде катапульты, что ли? Я чего — я им ничего не сделал, а они все — на меня орать. Ну, чего я сделал, скажите? Хотел, чтоб они тоже поржали. И все.

Почему драка такая — не знаю. Может, все под газом были — потому? А меня как отделали? Один как даст по башке канистрой, два галлона. Ага. Да еще моей же. У меня из машины взяли. А машину — набок. Это как — хорошо, по — вашему, а? Такого и турку не сделаешь.

Не, ничего я им не сделал.

Не, не знаю, из‑за чего все.

Сдурели они все, что ли?

Не знаю, чего на них накатило.

Хотел только, чтоб поржали, понимаете, будто сами пьесу смотрят. Чтоб ржали, за животы хватались.

Чудаки люди.

Ну, всё.

ДЖУЛИ

Хорошо. Если не возражаете — сходим на мол, прогуляемся. Солнышко светит, и можно уйти из трактира.

Вы любите запах портера?

Я — нет. А ведь, казалось бы, пора к нему привыкнуть. Может, кто другой и привык бы, а я никак. Очутиться бы где‑нибудь, где и цвета его черного вовек не увидишь!

Что‑то я растрещалась. Наверно, потому, что выбита из колеи.

Через какое‑то время все сгладится. С возрастом становишься мудрей и беды забываются легче. Так говорят старые люди.

Мне двадцать. Может, в мои годы все воспринимаешь острее. Больно? Нет. Свыкаешься, и довольно быстро.

Не люблю говорить о себе. Легко сказать — дополнить картину. Довольно странная картина — во всяком случае, для меня.

Нет, я мистера Макграта люблю. У него в жизни один интерес: погоня за деньгами и за властью — всей, какой только можно добиться здесь, в округе. Стоит это понять, и он уже не вызывает у вас неприязни. Чтобы он над кем‑нибудь сознательно учинил жестокость — такого не бывало. Просто, когда все помыслы направлены на что‑то одно, уже словно ничего вокруг и не видишь, можно ненароком оскорбить человека и даже не заметить.

Да, со мной он всегда обходился хорошо, и миссис Макграт тоже. А той работой, которую я у них делаю, мне с ними за их доброту все равно не расплатиться, я так считаю. Слова грубого от них не слышала и никогда ни единого намека на то, кто я на самом деле.

Нет, и вообще ни от кого. Трудно в это поверить, понимаю — ведь деревушка у нас маленькая, но только так оно и есть.

Конечно, я часто над этим раздумывала. Да и как не раздумывать. Они мне сказали, что я сирота и меня взяли из приюта. Вот и все, что мне было известно.

Остальное я сама досочиняла — в мечтах. Не хотелось бы. вам пересказывать эти мечтания. Очень уж они были романтические — про то, кто я на самом деле, и кто мой отец, и кто мать.

Но мне и в голову не приходило, что оба они все время были тут, у меня под носом.

Ну еот вам, полюбуйтесь на него.

Моряк. Увидел, что мы идем, тут же прыг в лодку, поднял парус и был таков, еще минута, и он уже в открытом море — боится, как бы я его не перехватила. Смешной какой, правда? Мне он всегда был симпатичен. Приду, бывало, сюда, сяду на тумбу, а он чинит сети, и я завожу с ним разговор. Говорила все больше я, но теперь, когда оглядываюсь назад, припоминаю: странно он как‑то на меня смотрел. Смотрит, бывало, так странно: словно преданный пес, если застигнешь его, когда он тащит цыпленка из открытого буфета.

Во — он он теперь где — точечка на горизонте, так что мы можем немножко тут посидеть. Ну, ничего. Когда‑нибудь я его изловлю и втолкую ему все, что надо.

А вот с Сарой — дело другое.

Тут очень все сложно.

Такое за один — два дня не наладится. И сколько на это нужно времени — не знаю.

А ведь до меня только теперь начинает доходить, что у меня есть настоящие отец и мать. Сперва, когда я узнала, вся как‑то одеревенела. А сейчас прихожу в себя, и иной раз у меня даже дух захватывает от радости.

Жаль только, что пришло это слишком поздно. Обычно в моем возрасте уже покидают отчий дом — заводят свою семью, уезжают куда‑нибудь на заработки, а я только — только его обретаю.

Насчет пьесы?

Что вам сказать, меня она не удивила. Я Майкла знаю. Очень даже хорошо знаю. Мы с ним часто и подолгу бродили, подолгу разговаривали. Говорил все больше он, такой уж он есть. Из него прямо поток изливается. С ним интересно. Яркий человек.

Нет, то, что он так со мной поступил, не удивило меня, верней — не обидело. Понимаете, вот он такой. Он бы, конечно, пришел в ужас, если б услышал, но в чем‑то он очень схож с мистером Макгратом: у него тоже все помыслы направлены на одно. Ему бы только рассуждать о людях или писать о них. И он ничего с собой не может поделать. Да что там, как он родную мать в пьесе вывел — балаболка такая, трещотка, надоеда. Так мне Турлок говорил.

Турлок? Он хороший. Ногами по земле ходит, а голова — в облаках, хоть он скорее умрет, чем признается в этом. Майкл — второй подмечает все чудеса вокруг себя и дотошно так их разглядывает. А Турлок подмечает и любуется ими, вот в чем разница.

Майкл — второй — личность значительная, спору нет. Он может вас так вот, с ходу, покорить: примется с жаром набрасывать портреты, один другого ярче, две-три фразы — и человек весь перед вами. А как он умеет изображать людей! Вы бы поклялись, что перед вами тот самый человек, про кого он рассказывает.