Современная ирландская новелла - [29]

Она любила свой тупик и своих соседей — противные чужаки с Шендон — стрит и Дуглас — роуд им в подметки не годились, но, главное, она хотела умереть на той же постели, где умер ее муж. Из‑за ревматизма она не могла по примеру других вдов ходить на поденную работу, чтобы как‑то свести концы с концами. Вот она и решилась взять приемыша — затея, конечно, отчаянная, но Кейт недаром всегда считала, что лучше их тупика для детей места не найти. Она то и дело возвращалась к мысли, что ребенку тут будет хорошо.

Тяжело было пойти на это ей, воспитавшей двух собственных детей, но другого выхода, как ни крути, не находилось. Материнство было единственным ремеслом, которое она знала. Она пошла за советом к мисс Хегерти — акушерке, жившей в одном из красивых домов, выходивших на улицу. Мисс Хегерти была миловидная женщина из хорошей семьи, но ее так умучили запутанные отношения между представителями сильного и слабого пола, что, как она призналась Кейт, ей надоело разбираться, какие дети законные, а какие нет.

— Уж поверьте мне, миссис Маони, — говорила она торжествующе, — все они начинают смехом, а кончают слезами.

Она и роженицам радостно кричала:

— Прошлое веселье нынче слезами отливается, так-то, мисс Хартнетт!

Самое удивительное, что, хотя имя мисс Хегерти никогда не связывали с каким‑нибудь мужским именем, она наперечет знала, кто из девушек округи попал в беду.

Во всяком случае, для Кейт она оказалась полезной. Она отсоветовала ей обращаться насчет приемыша в городское управление, уж больно мало там платят, придется брать троих, а то и четверых, иначе на пособие не прожить. Лучше взять ребенка из хорошей семьи, чтобы мать могла платить за его содержание. Правда, на этих непосед тоже полагаться нельзя, все они шалые, того и гляди, сбегут куда‑нибудь за границу без предупреждения, но тогда хоть бабка с дедом останутся, можно с них стребовать.

— Поверьте, миссис Маони, если у них есть деньги, они что хочешь заплатят, лишь бы имя их драгоценной доченьки не попало в газеты. Лучше бы раньше смотрели, чтоб она поменьше болталась на улице!

Мисс Хегерти знала об одной такой девушке из Лимерика — та собиралась рожать в Англии, но, наверно, была бы не прочь пристроить ребенка в хорошие руки в Ирландии, только не слишком близко от родного дома. Когда миссис Маони рассказала обо всем Молли и Норе, Молли как будто ничего не имела против, зато Нора приняла эту весть очень близко к сердцу и с чувством заявила, что лично она лучше пошла бы в богадельню, — это замечание Кейт уж совсем не понравилось, но от такой сумасбродки, как Нора, разве чего другого дождешься.

Она забрала у Норы старую детскую коляску, в которой растила собственных детей, и в одно прекрасное весеннее утро выставила ее в тупик перед дверью дома, в коляске спал младенец, а сама Кейт восседала на подоконнике и всем объясняла это неожиданное явление.

— Мой первенький! — выкрикивала она задорно, а потом, как всегда в торжественных случаях, переходила на монотонный лад, рассказывая, что это не какой-нибудь приютский, а сын благородной красивой девушки из Лимерика — родители у нее чуть ли не самые богатые и известные люди в городе, сама же она управляет большим магазином. Соседи, конечно, улыбались, качали головами, ахали и соглашались, что случай печальный — такие уж теперь времена настали; они не верили ни единому ее слову — просто у девушки были дурные задатки, а уж это всегда скажется. Но все же они сочувствовали Кейт — давнишней и уважаемой соседке: выбора у нее нет, вот и прикидывается, будто все как нельзя лучше. А молодые замужние женщины, дорогой ценой, по их словам, заплатившие за свое звание, были настроены менее благодушно и говорили, что порядочным детям нельзя расти в таком соседстве и что священник и владелец участка должны вмешаться, иначе их тупик, который всегда слыл приличным, потеряет свое доброе имя. Они говорили это не слишком громко, потому что, хоть Кейт и чувствовала себя униженной, старуха она упрямая и на грубости не поскупится, только ее тронь.

Так Джимми Маони разрешено было расти в тупике вместе с отпрысками благопристойных брачных союзов. И из него получился славный, норовистый мальчишка, весельчак и драчун, ничуть, по всей видимости, не страдавший от того, что у него такая старая мать. Наоборот, казалось, он был привязан к Кейт больше, чем другие дети к своим родным матерям, и, когда она оставляла его одного, чтобы проведать Нору и Молли, бросал все игры, садился на крыльцо и хлюпал носом до тех пор, пока Кейт не возвращалась. Но однажды это кончилось тем, что он просто отправился вслед за ней, без гроша в кармане, и пешком прибрел на другой конец города к Молли.

— Ах ты, чертенок! — закричала Кейт, когда, оглянувшись, увидела, что Джимми с укоризненным видом стоит в дверях. — Я сперва решила, это привидение! Не хватало еще, чтоб из‑за меня ты угодил под машину! — А потом засмеялась и добавила: — Я вижу, ты без меня не можешь.

Молли — красивая изможденная женщина — улыбнулась ему вымученной улыбкой и тихо проговорила:

— Входи, Джимми.

На самом деле она дорого дала бы, чтобы он не входил, ведь теперь ей придется объяснять, кто он, и соседям, и своим детям. После этого случая Кейт махнула рукой на то, что думают Нора и Молли, и всюду брала его с собой. Может, ее дочки и считали, что Джимми не имеет прав на их мать, но сам‑то Джимми считал иначе.