Современная греческая проза - [34]
Я много лет как брал дурь у одного цыгана в Зефире. Даже имени его не знаю, я никогда и не интересовался. Я как-то не одуплял, что у цыган тоже имена бывают. Был у меня, значит, вот этот, я его и не менял. Он не был идеальным, но по крайней мере не кидал меня. Да еще по-царски так со мной обращался, когда я к нему ходил, всякие там «здравствуй, Николас» да «как дела, Николас?» да еще и угощал кое-чем, нормально так. Пока однажды не сунулся я в Зефир и не обалдел. На месте, где стоял дом того цыгана, ничего не было. Совсем ничего. Пустой участок. Вот ведь блин, говорю, я уже столько клеток в себе убил, теперь все. Пора завязывать. Не знаю, сколько времени я так стоял и смотрел туда, как придурок, пока не услышал за спиной голос. «Магия, да? Но ты тут долго не стой, не то тоже исчезнешь». Обернулся я и вижу высокого светлого парня примерно моего возраста. «А ты кто такой?» – спрашиваю, а сам ссыканул немножко. Я могу признать, мне не стыдно, я поначалу его принял за подсадного. Мне показалось, что видок у него такой был. «Да какая тебе разница, кто я такой, давай-ка сматываться отсюда, говорю тебе». Он схватил меня за плечо и потащил в какие-то переулки. Движения у него были дружескими, иначе я бы взбыковал. Я не спросил, куда мы идем, хоть меня все это, конечно, подбешивало и я чувствовал, как будто меня похитили. На улице я смотрел на перевернутые мусорные баки, разбитые машины и закрытые ставнями окна. «Что тут случилось?» – спросил я его. «А что тут могло случиться, – отвечает, – ты разве ничего не слышал? Позавчера менты налетели, типа операция по зачистке. Они, вроде как, спецотряд послали. Хера с два. Цыганам до сих пор смешно. Сунулся сюда этот спецотряд посреди бела дня, расслабленные такие, будто штрафы пришли выписывать. Уж не знаю, как они себе все это представляли, что те будут ждать их такие с дудками, плясками и пестрыми коврами, но как только, значит, вылезли менты из автобуса, начали цыгане их со всех сторон обстреливать. Даже из домов по ним цыганята из ружей палили. Война в натуре, тебе говорю. Собрались эти пидоры и свалили. Сюда больше ни один мент не сунется. Особенно из спецотряда». Я охренел просто. А я-то думал, где я живу? А с моим-то что? «Остальные вычислили, говорят, что это он их сдал. Так мне сказали. По мне, так это вранье, скорее оправдание, чтобы его отсюда убрать. Они давно уже его подсиживали, уж не знаю, почему, да и знать не хочу. Какие-то вещи лучше и не знать. Дом ему сожгли». Сейчас мы шли быстрее, вся эта информация меня переутомила. Мы были на каких-то таких улочках, где пахло смолой или дерьмом. Или смолой или дерьмом. «И где же он есть?» – осмелился я спросить. Он прошел еще немного вперед, как будто не услышал вопроса. Сухо кашлянул. «Его нет», – ответил он резко, не глядя в мою сторону. Его нет. Ясно.
Вскоре мы дошли до дома, которой стоял немного особняком. Высокий парень три раза ритмично постучал. Дверь отворилась и появилась толстая цыганка с амулетами на шее и сигаретой в руке. «Здравствуй, Михалис», – сказала она ему, но смотрела при этом на меня, а я уже конкретно так обосрался. Отвела нас в комнату, которая, если бы мы были в нормальном доме, была бы гостиной. А сейчас она больше походила на зал ожидания. Через некоторое время появился громадный цыган. Михалис нас представил и сказал ему, что с этого дня я буду брать товар у него, и чтобы он хорошо со мной обращался, потому как я его кореш. Я немного скривился, я же не паинька какой-нибудь, чтобы меня за ручку водить, и спросил у цыгана, почем он продает. Он назвал цену, которая показалась мне очень низкой. «У тебя албанка, что ли?» – спрашиваю я у него. «Да, – говорит, – но это товар первоклассного качества». Вот там меня и заколбасило, развести они меня хотели. Вся Европа тащится от греческой травы, а я, в двух часах езды от Каламаты, должен был албанку покупать. «Спасибо, – говорю ему, – я албанку не курю». «Без проблем, – говорит мне цыган, – если передумаешь, я буду здесь». И мы ушли. Всю дорогу на обратном пути Михалис меня ругал. Что я ничего не понимаю и выставил его дураком. «Все Афины албанку курят, дебил, ты знаешь хоть одного цыгана, который греческой торгует?» Он меня реально выбесил. «Мой, – говорю ему. – Он привозил только каламатскую». Он посмотрел на меня, как на инопланетянина. «Да, говорит, из албанской Каламаты».
Вот таким и был Михалис. Чуваком, который все превращает в фильм. Через несколько дней мы закорешились, и в довершение всего стал он ходить с нами на матчи. Остальные поначалу странно так на него поглядывали, что логично, он же новеньким был. Но через несколько месяцев все его приняли. Особенно мелкотня, он для них просто богом был, а может, и еще чем-то большим. Его подвиги были легендарными. Мы говорим о человеке, который сжег Чемпиона в Пашалимане, бросал в море любого, кто был с ним не согласен, который порезал шины на автобусе фанатов ПАОКа и который выкурил целый косяк прямо перед полицейским участком в Филадельфии только и только для того, чтобы доказать, что менты тупорылые. А то мы не знали. Мы говорим о парне, который в одиночку разгромил клуб анчоусов в Каллифее, чтобы вернуть знамя, которое эти говнюки отобрали у Йоргакиса Черныша. Йоргакис Черныш был шестнадцатилетним придурком, который бросил школу и проводил дни и ночи напролет в клубе. Однажды в воскресенье, когда мы играли в Новой Смирне, он взял клубное знамя, чтобы в одиночку принести его на стадион. Он никого не спрашивал, вернее, спросил только Апостолиса. То есть никого. И результата можно было ожидать. По дороге его тормознули пять анчоусов и влегкую отобрали знамя, шарф, мобильник и кроссовки. Он босиком пришел на стадион. Это был самый легкий обвод в мире. На следующий день анчоусы выложили историю в интернет, с фотографиями, песенками и стишками. Всю целиком. Мы сидели в клубе и оплакивали нашу долю. Особенно безутешным был Йоргакис, хотя никто на него не наезжал. Он был, конечно же, придурком, но с того момента, как появился Апостолис, было кощунством наезжать еще на какого бы то ни было придурка. К тому же, суть была в том, что знамя находилось в клубе у анчоусов в Каллифее, так что мы могли теперь на него любоваться только на фотографиях. Или на следующем матче, когда эти сраные анчоусы сожгли бы его у нас на глазах. О том, чтобы пойти и забрать его из Каллифеи, даже речи не было. Мы бы попались, как мышки в мышеловку. Так что мы решили подождать, пока пройдет какое-то время. Посмотрим, как их прижать. На том и порешили, а около полуночи заперли клуб и разошлись. Ну, так вот, в ту самую ночь, это бесстрашный Михалис пошел и в одиночку забрал его. Камикадзе. Ты же знаешь эту историю, многие из твоих коллег говорят, что именно за нее он в итоге и поплатился. И выискивают там виновника. Но мы, во всяком случае, говорили ему, что не стоит играть с огнем, он и так уже нажил себе везде врагов, так что половина людей из клуба «Выход № 7
Книга воспоминаний греческого историка, дипломата и журналиста Янниса Николопулоса – литературное свидетельство необыкновенной жизни, полной исканий и осуществленных начинаний, встреч с интересными людьми и неравнодушного участия в их жизни, размышлений о значении образования и культуры, об отношениях человека и общества в Греции, США и России, а также о сходстве и различиях цивилизаций Востока и Запада, которые автор чувствует и понимает одинаково хорошо, благодаря своей удивительной биографии. Автор, родившийся до Второй мировой войны в Афинах, получивший образование в США, подолгу живший в Америке и России и вернувшийся в последние годы на родину в Грецию, рассказывает о важнейших событиях, свидетелем которых он стал на протяжении своей жизни – войне и оккупации, гражданской войне и греческой военной хунте, политической борьбе в США по проблемам Греции и Кипра, перестройке и гласности, распаде Советского Союза и многих других.
Действие романа разворачивается во время оккупации Греции немецкими и итальянскими войсками в провинциальном городке Бастион. Главная героиня книги – девушка Рарау. Еще до оккупации ее отец ушел на Албанский фронт, оставив жену и троих детей – Рарау и двух ее братьев. В стране начинается голод, и, чтобы спасти детей, мать Рарау становится любовницей итальянского офицера. С освобождением страны всех женщин и семьи, которые принимали у себя в домах врагов родины, записывают в предатели и провозят по всему городу в грузовике в знак публичного унижения.