Современная французская новелла - [13]

— Сейчас он придет с этой своей веревкой, чтобы довести меня до бешенства, — пробормотал он. — Либо оставит подыхать тут, это ведь проще всего.

Снова запел жаворонок. Потом со стороны реки донесся протяжный треск. Жак спрашивал себя, дождется ли он возвращения кузена. Когда сегодня, после полудня, он прогуливался возле сада тетушки Людивины, ему даже в голову не могло прийти, что Жильбер окажется столь бесчеловечным, а он, Жак, попадет в такое дурацкое, в такое отчаянное положение.

В деревне наследственные дела обычно причиняют немало страданий и оставляют неизгладимый след в памяти у всех. Жак Лармуайе и Жильбер Корнебуа, два кузена, чье родство точно установить весьма затруднительно, приходились племянниками Людивине Миндебар, старой даме, которая была близка к кончине; она владела эглийской мельницей и жила в большом доме на высоком берегу Эны.

Нелегкое это дело — описать вам характер Людивины. Она обладала крупным состоянием и любила принимать гостей. Первым это смекнул ее племянник Жильбер Корнебуа. Столяр по роду своих занятий, старый холостяк, давно перешагнувший за тридцать, он, несомненно, отличался тонким знанием людей. Жил он, как и Жак, в деревне Нозей, километрах в десяти от Эгли и каждое воскресенье отправлялся на велосипеде с визитом к тетушке, чтобы засвидетельствовать ей свое почтение. Жак Лармуайе, лудильщик, который к тому же еще подрабатывал изготовлением и починкой скобяных изделий, занимал более скромное положение. Он казался чуждым дипломатии и всяких там ухищрений, но при этом был не менее скуп, чем его кузен. С неделю тому назад он тоже явился к Людивине, надев для такого случая свой лучший костюм. Он был одних лет с кузеном, но держался более непринужденно и сразу покорил тетушку. Лежа в шезлонге, старая дама заявила, что скоро умрет, и обратилась к нему с такой речью:

— Твой кузен Жильбер — человек, чью верность я очень ценю. Я вручила ему письмо, где объявляю его наследником моих владений в Нозей. Что же касается тебя, Жак, то твой запоздалый приход доставил мне невыразимую радость, и я хочу, чтобы ты тоже получил свою долю. Я оставляю тебе большой фруктовый сад в низине — между рекой и железной дорогой. Я напишу завещание и для тебя. Жильбер пусть довольствуется всем остальным, ты же получишь сад.

Какую силу имели эти письма? Не была ли то попросту блажь старой дамы, уже отдалившейся от наших берегов? Во всяком случае, Жильбер Корнебуа и Жак Лармуайе считали письма подлинным и священным доказательством своих прав. И ничего бы, вероятно, не случилось, если бы Жильбер продолжал оставаться в неведении относительно последних распоряжений Людивины, касающихся его кузена. Вышло так, что в то воскресенье они встретились возле фруктового сада, как раз на краю песчаного карьера, где проходит дорога через низину. Правду сказать, основной причиной этой неожиданной встречи было то, что каждый из кузенов пожелал воспользоваться выходным днем, чтобы заранее насладиться обладанием садом и пересчитать в нем деревья.

Беседа длилась недолго. Небольшая дискуссия, какая могла бы разгореться много веков тому назад, но, очевидно, выдержанная в более умеренных тонах — под влиянием закона о всеобщем образовании и познаний, приобретенных в школьной библиотеке.

— Куда идешь, кузен? — спросил Жильбер.

— Да понимаешь, хочу посмотреть мой сад, — ответил Жак.

— Твой сад?

Жак достал из кармана письмо. Жильбер взял его, но Жак тут же выхватил обратно. Жильбер выпустил листок, боясь порвать, так как желал во что бы то ни стало прочесть его, настолько это дело показалось ему невероятным — ведь тетушка Людивина уверяла, что он, Жильбер Корнебуа, единственный предмет ее привязанности. И вот, пока родственники в некоторой нерешительности боролись за письмо, сильный порыв ветра подхватил листок и унес его в сторону песчаного карьера, затопленного в прошлогодний паводок.

Увидев, с какой поспешностью кузен бросился в погоню за документом, Жильбер больше не сомневался ни в его важности, ни в его силе. Перепуганный Жак ступил на лед, расстилавшийся впереди почти на том же уровне, что и луг. Но стоило ему сделать два шага — и он тут же увяз в ледяном месиве, вода дошла ему до щиколоток. Однако вместо того, чтобы отступить, он двинулся вперед. Письмо застряло между ветками сухого дерева, вмерзшего в лед в нескольких метрах от берега. Оставшийся на берегу Жильбер не мог понять, как удалось Жаку добраться до этого дерева по льдинам, которые таяли и раскалывались под его сапогами.

Но дорога назад была отрезана, и сколько бы Жак ни пытался устроиться понадежнее на дереве, колыхавшемся в ледяной каше, все было бесполезно. После ухода кузена Жак, судорожно вцепившийся в толстый сук, застыл в полной неподвижности. Он жалел, что надумал показать письмо, что не сумел поторговаться и обеспечить себе помощь, и горестно причитал:

— Ну как он сможет потом есть яблоки из своего сада, зная, что я тут, под трехметровой толщей воды? Ведь я останусь в тине на дне этого старого карьера, и никто никогда меня отсюда не вытащит. Старый Леон лежит тут уже сто лет.