Современная финская повесть - [57]

— Я ведь почти все время служил в учебном центре.

— Но в конце попал на передовую, а это опыт.

Лаури усмехнулся.

— Это было совсем не то, что мы себе представляли.

— Вот будет шикарно, когда в нашей семье появятся четыре офицера, — разглагольствовал Эса, — капитан и трое прапорщиков, когда я тоже уйду на войну и стану прапорщиком.

— Я капитан только на домашнем фронте.

— А Лаури теперь произведут в лейтенанты, ведь произведут же?

— Не знаю, да и знать не желаю.

— Чай остынет, — говорит Кристина.

Они садятся за стол. Когда выпито уже по две чашки чая и никто ничего не говорит, кроме Эсы, заикнувшегося пару раз об офицерах, да Кайсы, сказавшей что-то матери про новую юбку, Лаури встает.

— Пора идти, — говорит он.

— Папа и Эса проводят тебя, — говорит Кристина и бросается Лаури на шею.

— Теперь, когда вспыхнет война и если она вспыхнет, мы не окажемся побежденной стороной, — говорит он и хватает руку Лаури.

— Молчи, — говорит Кристина.

— Это правда, — говорит он.

— Это не так просто, отец. Позапрошлой зимой именно так и оказалось. Это не так просто... Отец, послушай... Я, да-а... — говорит Лаури и закидывает вещмешок за плечо, потом идет к двери, — Я бы хотел, чтобы отец и Эса не провожали меня. В тот раз мне хотелось быть с мамой. Останьтесь все здесь, тогда и мама с Кайсой будут как будто со мной.

Лаури взмахивает рукой, открывает дверь вещмешком, и — его уже нет.

Потом Лаури вернулся. Он прибыл с какой-то речки. Он и его рота переправлялись через нее. Они начали переправу под утро, в четыре часа, а к четырем часам дня от всей роты осталось шестнадцать боеспособных солдат. Остальные были либо ранены, либо убиты. Погибли все офицеры, кроме прапорщика четвертой команды, который остался жив, но, узнав об участи товарищей и осознав ее, сошел с ума. Все они были молоды.

Лаури прибыл в гробу, и вместе с другими юношами его торжественно проводили на кладбище. Пастор произнес трогательно красивую речь. Кристина плакала. Он вспомнил, что Лаури хотел заниматься физикой, и тоже заплакал. Пастор продолжал говорить. Это было красиво, но он не понимал слов, потому что речь шла о Лаури. Будь на его месте Пентти или Эса, может быть, он и понял бы, а с Лаури он не мог их связать. Он думал о реке и о юношах. То, что раньше считалось торжественным и почетным, теперь обернулось страданием.

Ему стало казаться, что это дурной сон, что с юношами случилось несчастье, виновник которого — он сам.

Потом наступили бессонные ночи. Он даже боялся заснуть, чтобы не приснилось то, чего уже нет.

Великая и свободная Финляндия, о которой он говорил сыну, рухнула тогда, когда на крышку гроба упала последняя лопата земли. Потом из винтовок трижды выстрелили в воздух, гроб стал исчезать под землей и военный оркестр грянул гимн, подхваченный присутствующими: «Наш край, наш край, наш край родной...»

Мальчик погиб, а он стоял у могилы и мучительно думал: где найти твердую почву своим убеждениям?

С этими думами он так и стоит тут по сей день.

Кристина ждет его к обеду. Но он не торопится домой. Сначала надо побывать у Пентти.

9

Ему пришлось ждать Пентти почти целый час. Темноволосое существо, у которого вместо лица красный, широкий эллипс, обрамленный до самых глаз сооружением, высмотренным в фильмах, объявило ему безапелляционно:

— Занят. И ушло.

Он сидел в приемной и рассматривал стены. Смотрел на гравюры. Отечественные. Послевоенная финская графика достигла довольно высокого мастерства, но только в технике, во внешних приемах. По содержанию в ней нет ничего нового. Она родилась с опозданием на тридцать лет. Наши графики стремятся только к одному — считаться художниками.

Смешно.

Они рисуют не лучше меня. Покупает этот Пентти что попало. Кто-то, конечно, ему посоветовал.

Конторское диво проходит через приемную и исчезает в дверях, прежде чем он успевает встать.

— Постойте!

Диво возвращается и натягивает на свои органы зрения и речи такое выражение, которое называется приятной манерой обслуживания. Это условный рефлекс. Конторские красотки действуют всегда одинаково. Как дрессированные животные, они реагируют на определенные раздражители. В данном случае я — такой раздражитель, на который следует осклабиться.

— Чем могу быть полезна?

— Сколько времени этот самый Пентти собирается быть занятым? Мне надо с ним поговорить.

— Минуточку, прошу вас, — говорит женщина и упархивает за дверь.

Минуточка длится и длится, прежде чем вестница возвращается.

— Пожалуйста, директор свободен.

— Неужели свободен? — говорит он.

— Простите?

— Я сказал, неужто он в самом деле свободен? — повторяет он зычным голосом. Он видит, как женщина пытается его понять, видит, каких границ достигает ее мысль, прежде чем оборваться, и тогда вокруг ее рта появляется растерянная гримаса — тут и конец мысли.

Он входит в кабинет Пентти.

— Здравствуй.

— Здравствуй. Извини, тебе пришлось ждать. Почему ты сразу не сообщил?У меня был в гостях один англичанин и просидел, чертов сын, полдня, рассказывая всякую чушь.

— Ну и тупые же у тебя служащие. Почему ты не разгонишь их к черту и не возьмешь получше?

— Это очень хорошая девушка, если ты ее имеешь в виду.